Узница Шато-Гайара

дъютор требовал немедленного возвращения похищенного, сулил виновным страшные кары. Вдруг с места поднялся Валуа, и Мариньи пришлось замолчать.

– Какую благородную роль вы разыгрываете сейчас перед нами, мессир Ангерран! – загремел он. – Но зря вы мечете громы на этих несчастных воришек, ибо они ваши люди, по вашей милости занимают свои посты, вам они преданы, и по всему видно, что они с вами делятся.

После этих слов воцарилось молчание столь глубокое, что стало слышно, как где-то в деревне лает пес. Людовик Сварливый оглянулся сначала налево, потом направо; он никак не ждал подобного выпада со стороны своего дядюшки. Неожиданно Мариньи, вскочив с места, шагнул к Карлу Валуа. Присутствующие затаили дыхание.

– Со мной, со мной, ваше высочество… – глухо произнес он. – Вы осмелились сказать это обо мне… Если кто-нибудь из этой сволочи (Мариньи обвел рукой ряды сборщиков), если кто-нибудь из этих негодных служителей королевства посмеет с чистой совестью заявить и поклясться Святой церковью, что он в доле со мною или что я получал хоть крупицу из его поборов, пусть выйдет вперед.

Тут все увидели короткорукого, круглолицего человечка, которого вытолкнула вперед мощная длань Робера Артуа, он шел медленно, неуверенной походкой, и над бровью у него лиловела бородавка, похожая на клубнику.

– Кто вы? Что вы намерены сказать? Петли захотели? – крикнул Мариньи.

Мэтр Портфрюи тупо молчал. Однако недаром его обучали сначала Гуччо, потом граф де Дрэ, суверен Монфора, и, наконец, сам Робер Артуа, пред светлые очи которого прево предстал накануне ассамблеи. Ему обещали не только сохранить жизнь, но и оставить ему все его добро, ежели он согласится принести против Мариньи ложное показание.

– Ну, что вы хотите сообщить? – обратился к нему Карл Валуа. – Не бойтесь сказать правду, ибо наш возлюбленный король прибыл сюда с целью чинить правосудие.

Портфрюи преклонил колена перед Людовиком Х и, разведя руками, заговорил так тихо, что его слова еле доходили до слуха присутствующих:

– Государь, пред вами великий преступник, но на злодеяния меня побудил секретарь мессира де Мариньи, который требовал ежегодно четверти податей и налогов для своего хозяина.

Мариньи ткнул ногой коленопреклоненного прево Монфора, который, впрочем, и сам поспешил скрыться с глаз, исполнив свое черное дело.

– Государь, – начал Ангерран, – в том, что болтал сейчас этот человек, нет ни слова правды: все его речи подсказаны ему, кем подсказаны – это я слишком ясно вижу. Пусть обвинят меня, что я доверял этим жабам, чье бесчестье сейчас вышло на свет Божий; пусть обвинят меня в том, что я недостаточно зорко следил за ними и не послал на виселицу десяток этих негодяев, – я приму такой упрек, хотя в течение последних четырех месяцев мне чинили всяческие препятствия как раз в управлении провинциями. Но пусть меня не обвиняют в воровстве. Это уже вторичная попытка с вашей стороны, мессир Валуа, и на сей раз я не потерплю наветов.

Граф Валуа повернулся к королю и, встав