Узница Шато-Гайара

банкир. – Добрые обычаи Людовика Святого, только что возрожденные к жизни, превосходны, что и говорить, особенно с точки зрения государственных интересов; но лично я предпочел бы, чтобы не был воскрешен ордонанс, изгоняющий из Парижа всех ломбардцев. Мои друзья указали мне на это обстоятельство, и я хочу быть полностью уверен, что нас не тронут.

– Но ведь его высочество Валуа прямо вам это обещал, он вас поддержит, защитит!

– Да, да, на словах все получается хорошо, но мы предпочли бы, чтобы эти заверения были закреплены на бумаге. Ломбардские компании, главным капитаном каковых я имею честь, как вы знаете, состоять, почтительнейше подготовили королю прошение, дабы подтвердить наши традиционные привилегии; и одновременно со всеми хартиями, которые будет подписывать король, нам хотелось бы, чтобы была подписана и наша. После чего, ваша светлость, я охотно вручу вам судьбу Мариньи: можете вешать, или четвертовать, или жечь Мариньи-младщего, или Мариньи-старшего, или их обоих вместе – это уж как вам будет угодно.

Артуа стукнул кулаком по столу, и все вокруг заходило ходуном.

– Хватит ломать комедию, Толомеи, на сей раз хватит, – загремел он. – Я вам уже говорил, что мы не можем ждать. Давайте мне ваше прошение, ручаюсь, что его подпишут, но одновременно дайте мне и тот пергамент. Мы с вами действуем заодно, так что можно хоть раз в жизни поверить мне на слово.

Толомеи сложил руки на брюшке и вздохнул.

– Что ж, – произнес он наконец, – бывают случаи, когда приходится идти на риск; но, откровенно говоря, ваша светлость, это не в моих обычаях.

И вместе с прошением ломбардцев банкир вручил графу Артуа свинцовый ларец, привезенный Гуччо из Крессэ. Но, совершив это деяние, он перепугался и, должно быть, именно с перепугу слег надолго в постель.

Час спустя граф Валуа и Робер с шумом и грохотом ввалились в епископский дворец, помещавшийся прямо напротив собора Парижской Богоматери, и потребовали свидания с архиепископом Жаном де Мариньи.

Молодой прелат встретил гостей в сводчатой аудиенц-зале, пропитанной запахом ладана, и протянул им для облобызания свой перстень. Карл Валуа сделал вид, что не заметил этого жеста, а Робер Артуа поднес руку к своим губам столь подчеркнуто дерзким и грубым жестом, что со стороны могло показаться, будто он хочет вырвать ее из суставов.

– Ваше высокопреосвященство, – начал без обиняков Карл Валуа, – вы обязаны сообщить нам, с помощью каких средств и махинаций вы и ваш брат препятствуете избранию на папский престол кардинала Дюэза и действуете столь круто, что авиньонский конклав на деле превратился в сборище призраков?

– Но я тут ни при чем, ваше высочество, совершенно ни при чем, – ответил Жан Мариньи заученно елейным тоном, хотя краска мгновенно сбежала с его лица. – Уверяю вас, брат мой действует к всеобщему благу, единственная его цель – это помочь королю, и я споспешествую ему из всех своих слабых сил, хотя решение конклава полностью зависит от кардиналов, а, увы, не от наших желаний.

– Что