Последняя мистификация Пушкина
Последняя мистификация Пушкина читать книгу онлайн
хроника последних дней жизни Пушкина
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
На следующий день Дантес вместе с Данзасом был вызван в суд.
Первым допрашивали Дантеса. Сначала он отвечал на протокольные вопросы: как зовут, сколько лет от роду, каким наукам и где обучался, какой веры, когда был принят на службу, чем отличился и проштрафился. Из ответов явствовало, что Георгий Барон Д.Геккерен, уроженец Кольмор-Альзаса, 25-ти лет, воспитанный в Французском королевском военном училище, веры римско-католической, у Святого причастия был 7-го января этого года, в службу Его Императорского Величества поступил 8-го февраля 1834 года, присягу давал только в верность службы, у родителей было недвижимое в Альзасе, штрафов не имел.
Затем был задан главный вопрос:
- Комиссия просит Вас сделать объяснение... за что у Вас с Пушкиным произошла ссора ...не имеете ли Вы в доказательство Вашего объяснения сослаться на кого-либо из свидетелей, или же на какие документы?[742]
Дантес ответил на это перечнем хорошо известных фактов:
- Дуэль учинена мною ... причина же побудившая меня вызвать его (Пушкина - А.Л,) на оную следующая: в Ноябре м-це 1836 года получил я словесной и без причинной Камергера Пушкина вызов на дуель, которой мною был принят; спустя некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д.Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинной вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отозваться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту находящемуся при Французском посольстве Гр. Д.Аршиаку дал письмо в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком ниским. Все сие может подтвердиться письмами находящимися у Его Императорского Величества[743].
Из расплывчатого монолога Дантеса видно, что Геккерны решили прибегнуть к тактике, уже оправдавшей себя в ноябре: не говоря лишнего, представляясь наивными и обескураженными, они как будто добровольно отдавали инициативу в руки противника, в данном случае, судьям, ожидания с их стороны опрометчивых поступков. Отступали Геккерны не беспорядочно, а за спины авторитетных и влиятельных лиц. Даже имя царя, упомянутое к месту, создавало впечатление об их особом отношении с властью.
На последний вопрос - знал ли кто еще о дуэли между ним и Пушкиным – Дантес неожиданно «вспомнил» о Вяземском:
- К сему присовокупляю что реляция всего учиненнаго нами дуэля вручена вышеупомянутым секундантом моим при отъезде его из С. Питербурга камергеру князю Вяземскому, которой до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал.
С какою целью Дантес произнес имя Вяземского, если тот, по его же словам, никакого отношения к дуэли не имел? Зато ближайший друг поэта мог подтвердить, что поведение Дантеса не выходило за рамки приличия. Была ли у них об этом предварительная договоренность - страшно даже подумать?! И все же Вяземский поступил так, как этого хотели Геккеры.
8-го февраля князя вызвали в суд и задали прямой вопрос:
- Неизвестно ли вам за что именно произошла между камергером Пушкиным и поручиком борономъ Д. Геккореном ссора?
И попросили объяснить всё как можно подробнее.
Вяземский понес околесицу, что реляции, о которой говорил Дантес, у него нет, а есть известное письмо Аршиака «с изложением случившегося» (что, одно и то же – А.Л.). Объяснил, как и с какой целью оно попало к нему в руки. А вот на вопрос, способный прояснить существо дела, ответил с поразительной для него скромностью:
- Не слыхал я никогда ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от барона Геккерна о причинах имевших последствием cиe несчастное происшествие…
Вот и всё. Умыл руки. Надо ли говорить, в каком виде предстал вызов поэта после заявления Вяземского - ведь в уголовных делах немотивированная агрессия всегда рассматривалась как тяжкое преступление! И ни одного слова в защиту друга! Ни тебе упоминания об анонимке, ни одного упрека кавалергарда в нескромном поведении - ничего такого, что хоть как-то оправдало бы поведение Пушкина?!
Защищать поэта пришлось Данзасу, но его показания не имели особой ценности, поскольку участие подполковника в деле было кратковременным и явно случайным. Заметим, Провидение распорядилось так, чтобы Вяземский не застал последней минуты жизни поэта: в момент агонии друга князь «отлучился по делам департамента». Потом, как бы наверстывая упущенное, он театрально падал у гроба Пушкина и, наконец, придумал положить в гроб перчатку, чем привлек к себе внимание и вызывал разговоры о масонском характере своего поступка - лишний повод говорить о существовании тайной русской партии! Во время суда Вяземский, похоже, тоже стремился «по делам департамента», поскольку всю оставшуюся жизнь изображал ритуальное раскаяние при каждом упоминании имени поэта?!
9 февраля на заседании военно-судной комиссии были получены и рассмотрены два документа - пушкинские письма, которые, по утверждению Дантеса, были переданы царю: от 17 ноября 1836 г. к Аршиаку и от 26 января 1837 г. к Геккерну-старшему. В последнем особое внимание судей привлекла фраза: «Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать».
Для объяснения этих самых «глупостей» на следующий день, 10 февраля, Дантеса вновь вызвали в суд и задали вопрос:
- В каких выражениях заключались письма писанные вами к г-ну Пушкину или его жене, которые в письме писанном им к нидерландскому посланнику барону Геккерну, называет дурачеством?
Дантесу не составило труда ответить на него:
- честь имею объяснить, что … посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые коих выражение могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод ему упомянуть о них в своем письме к барону Д.Геккерену 26 числа генваря, как дурачества мною писанные. …к тому же присовокупляю, что выше помянутые записки и билеты были мною посылаемы к г-же Пушкиной прежде нежели я был женихом[744].
Похоже, Дантес говорил правду, вернее ту часть ее, которая касалась самих записок. Но кавалергард просчитался: ему не надо было додумывать за Пушкина. Откровенность его была лишней – то ли он хотел расположить к себе судей, то ли не справился с трудностью русского языка (ему бы вместо «дало повод» сказать «позволило»), но когда пришло время определяться, судьи решили, что в этом откровении кавалергарда содержалось частичное признание вины. Не помогло уточнение, что записки посылались до женитьбы на Екатерине и прямого отношения к дуэли не имели.