Классическая русская литература в свете Христовой правды

Профессор Александров, ученик Леонтьева скончавшегося в 30-м году, был попросту глубоко верующий человек и окормлялся у старцев (сначала у Амвросия Оптинского, потом у Варнавы), но если снять старческое окормление, то это будет Серебряков. О чем пишет Александров? О Короленко.

Чем привлекателен Серебряков? – Он пишет о писателях, которые, со своей стороны, пишут о народном горе, поэтому он работает от Некрасова до Короленко. Естественно, барышни, воспитанные на той же демократической литературе, лжи и клюют на эту наживку.

Чехов имеет дерзновение писать пустой сюжет, так как в сущности по отношению в Елене Андреевне у дяди Вани никакой любви нет; у него есть факт, у него есть почти старческая мечта и в смысле конкретного действия она совершенно исчерпывается тем, что он нарезает букет роз с собственной клумбы – осенние розы, прелестные, грустные розы (какой он муж?). Его бунт против профессора, против Серебрякова лучше всего понимает Марина – расходились гусаки, го-го-го.

Не успела выйти пьеса, как выскочил живой Серебряков – Григорович. Григорович – автор “Гуттаперчевого мальчика”, который был написан в эпоху раннего “Современника” (в 48-49 году). Здесь он, конечно, сильно постаревший, поседевший, давно ничего не пишущий, но все еще - литературное имя. Григорович тут же пустил сплетню и по Петербургу и по Москве, что Серебряков – это Суворин Алексей Сергеевич, Елена Андреевна – это Анна Ивановна (вторая жена и красавица), Астров, который лечит, - это сам Чехов.

Литературный бомонд пробавляется исключительно сплетнями. Сколько в наших провинциях происходит никому не нужного – нужен сериал, так как надо же чем-то себя занять.

Чехов на самом деле лопатил эту жизнь и эти ситуацию – нет ведь земского доктора, больницы нет. Астров приехал в свое имение и он даже не разорился, что бывало не часто, но его тут же запрягли и фактически даром. Здравоохранение и медицинское обслуживание устроено ведь только при Советской власти, чтобы по крайнем мере поликлиника была в каждом местечке. У Иоанна Шаховского “Восстановление единства” – в 16-м году террорист убивает отчима будущего Иоанна Шаховского, то его повезли из имения в уездную больницу, а в ней не было противостолбнячной сыворотки, и человек умер.

Александр III очень не удачно и предлагая альтернативных вариантов, стал давить земство, в этом смысле Солженицын прав – это была глубокая ошибка: возврата к николаевским временам не было (об этом могла мечтать только Анна Федоровна Аксакова).

Таким образом, Чехов разворачивает не просто социальную панораму.

“Вишневый сад” представляется с розоватым флером и его весь представляешь на фоне вечерней зари какой-то фетовской или даже тютчевский пейзаж, что “пол неба охватила тень, лишь там на западе бродит сиянье”.

“Дядя Ваня” – пьеса мрачная и носителем внутреннего мрака является Астров. Когда он рассказывает про вырождение, про обезлесение России, про вырождение этноса и что-то еще, то он напоминает Иоанна Златоуста. Иоанн Златоуст примерно на таком же основании пророчил конец света в 400-м году, но Господь посрамил эти его упования и он сам дожил до 407 года.

Астров говорит так, что следующим номером должен быть конец света. В том-то и дело, что эта внутренняя чернота как раз и рождает не только скуку, но даже блуд. То есть блуд у него еще не в жизни, но уже в воображении. Когда он говорит Елене Андреевне, что когда - ты приедешь на встречу - сегодня, завтра. Это же могло произойти и это же не Вронский, который на самом деле всегда желает устроить именно с Анной настоящий крепкий дом. Астрову дом не нужен, ему и жена не нужна. Почему он не замечает любви Сони, да потому что он ее знает с 11-ти лет и он привык ее видеть и ему совершенно нет дела, какое выражение у нее в глазах – он ее не замечает.

Все видят. Елена Андреевна видит с первого взгляда, дядя Ваня, кстати, тоже не видит – это она не удержалась и призналась; прислуга вся знает (у прислуги глаз всегда наметан – без этого прислуга не живет). Только сам герой не понимает, что происходит. Но даже если бы кто-нибудь заставил бы (уговорил) его – что бы это была бы за семейная жизнь? – грех один.

Чехов в этом смысле тоже смел, так как он показывает насколько эти, так сказать, клише работают, что девушке, которая полюбила свободного человека надо обязательно за него выскочить замуж – это курам на смех, но понимают это единицы. Понимает Пушкин, понимает Лермонтов. Что была бы за жизнь княжны Мэри, если бы все-таки ее маменька уговорила Печорина жениться на ней?

Астров, конечно, никакой не муж, он давно уже потерян для семейной жизни. Но этот заряд безнадежности, этот внутренний заряд тьмы ему не удается распространить на жизнь окружающую. “И свет во тьме светит, и тьма его не объяла”. В сущности, потому и введена в ткань действия Марина, что она жалеет всех: она жалеет мужиков, которые приходят насчет пустоши (наверняка выцыганивают себе особые льготные условия, а помещик не может почем зря благотворительствовать); жалеет бедного Астрова – “вот и красота уже не та, тоже сказать, и водочку пьешь”; она безусловно жалеет Серебрякова, который действительно мучается подагрой. И как она его жалеет – “я, мол, и тепленьким напою тебя, батюшка и Богу за тебя помолю”. Но более всего она жалеет Соню и именно в ее нынешнем положении, а вовсе не в том, что ее женская судьба может никогда не сложиться (ей не надо ее таким образом складывать). Она жалеет Соню в том, что мы все здесь в этом мире под епитимьей, мы все здесь друг с другом связаны, но мы все здесь вместе и спасаемся, поскольку даром хлеба не едим.

В этом отношении удивительный юмор Чехова, на который критика не обращает внимание. Куда девают пистолет, из которого дядя Ваня хотел застрелить Астрова – его прячут в чулан (ему там место).

Как свидетельствовал Серафим Саровский – “то, что приняла и облобызала святая Церковь для жизни христианина должно быть любезно”. Именно то, что Соня не пропускает воскресений, что в воскресенье надо торопиться в церковь и потихоньку, исполняя свою епитимью ……

Лучшее произведение у писателя такое, где он умнее самого себя. В этом отношении драматургия Чехова и, особенно, две пьесы – “Дядя Ваня” и “Вишневый сад” – это вершина. Это вершины именно в том смысле, что он уже, творящий энергиями Духа Святого, осмыслить своим рассудком этого не может. Но это досталось понимать, осмыслять и вписывать в течение времени, то есть в историю, нам.

Чехов скончался в 1904 году, то есть накануне первых бедствий. Уже началась японская война, но еще не начался обвал 1905 года. Чехов уехал лечиться за границу, а фактически – умирать. К великому для него счастью, он не был очень популярен.

Три самых популярных человека 900-х годов – это эстрадная певица Рябцева (ночь морозная кругом), силач Поддубный и писатель Горький. Чехов остается таким тихим свидетелем. Впоследствии его будут очень лягать поэты и поэтессы “серебряного века”. Мария Цветаева даже постоянно будет употреблять выражение “чеховщина” и противопоставлять Чехова мифотворчеству Максимилиана Волошина.

Чеховым заканчивается XIX-й век. XIX-й век оказывается как бы несколько сумеречной эпохой, то есть до наступления того редкого “не подкупного света дня” (по выражению Блока), когда не только очертания, цвета и все образы, а, вообще, как-то очень многое выявилось именно в XX-м веке. Чехов – это все-таки XIX-й век, время Чехова – это еще могут быть сомнения, могут быть надежды, хотя не всегда основательные, и можно как-нибудь, так сказать, проскочить и избежать (на это надеялся и Иоанн Кронштадский) этого страшного грядущего обвала, который уже нависал над русской жизнью как дамоклов меч.

Часть II

Лекция №1.

Второе духовное пробуждение – конца XIX-го века.

Владимир Соловьев, Константин Леонтьев, Николай Федорович Федоров.

Этот период, этот как бы “мыслительный пласт” российского менталитета, русской литературы почти никогда не освещается. А его значение, вообще говоря, переоценить трудно, оно громадное и оно, чту очень важно, не всегда явное (оно подспудно присутствует, как подземные воды). Весь “серебряный век” сложился под знаком Владимира Соловьева.