Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Другой профессиональной группой, между делом подрывавшей официальную идеологию, были ядерные физики, чьи успехи в создании бомбы казались наглядным результатом их пренебрежения Энгельсовой «диалектикой природы». Поскольку создание бомбы было делом первостепенной важности, официальную ортодоксию (включая недоверие к евреям) пришлось — на время работы над бомбой — частично отменить. Подобное вероотступничество стало возможным благодаря тому, что группа, участвовавшая в проекте, была небольшой, а соответствующая часть канона периферийной. Опасность заключалась в том, что партия фактически признавала свою власть политической, но не трансцендентной. Никакая другая советская профессия не обладала таким высоким статусом при такой малой потребности в марксизме-ленинизме, как ученые-атомщики.

И, наконец, врачи. В обычных условиях их деятельность не составляла проблемы для партийной монополии на истину, но когда Сталину перевалило за семьдесят и он начал видимо стареть, стало ясно, что жизнь «великого вождя и учителя» — и следовательно, судьба мирового социализма — находится в руках профессионалов, чьи претензии на обладание жизненно важным знанием не мог проверить и удостоверить никто, кроме других профессионалов. Советское единство знания и добродетели всегда было шатким: одна чистка за другой разоблачала специалистов как вредителей, инженеров как саботажников, разведчиков как шпионов и жрецов как колдунов. Врачи, зарабатывавшие на жизнь борьбой со смертью, выступали в роли «отравителей» на бухаринском процессе 1938 года и в многочисленных слухах, порожденных безвременными кончинами советских вождей, но их не предназначали к ликвидации как класс — до тех пор, пока Сталин не приблизился к пределам своего бессмертия, а евреи не были разоблачены как главные носители инфекции. Первые из арестованных придворных медиков были русскими, но, по мере того как «дело врачей» распухало, кампания против «убийц в белых халатах» совпала с атакой на «еврейский национализм». Самая чуждая из национальностей слилась с самой смертоносной из профессий.

Поход Сталина против евреев был похож на множество других попыток избавить Советский Союз от групп, ассоциировавшихся с досоветским прошлым или антисоветским настоящим. Заполняя анкету, Виктор Штрум из «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана доходит до пятого пункта, «национальность», и пишет: «еврей».

Он не знал, что будет вскоре значить для сотен тысяч людей ответить на пятый вопрос анкеты: калмык, балкарец, чеченец, крымский татарин, еврей...

Он не знал, что... через несколько лет многие люди станут заполнять пятый пункт анкеты с тем чувством рока, с которым в прошлые десятилетия отвечали на шестой вопрос [«социальное происхождение»] дети казачьих офицеров, дворян и фабрикантов, сыновья священников.

Но были и отличия. Из-за смерти Сталина в марте 1953-го поход против евреев оказался гораздо менее массовым и гораздо менее смертоносным, чем кампании против других национальностей, перечисленных Гроссманом (и многих других, им не перечисленных), чем «национальные операции», проведенные Ежовым в 1937— 1938 годах, или чем ликвидации различных «социально чуждых» категорий во время Красного террора и потом снова в 1930-е годы. Был он и менее последовательным, чем проводившаяся в 1920-х и начале 1930-х годов дискриминация «детей казачьих офицеров, дворян и фабрикантов, сыновей священников». Но это вопрос масштаба; самым необычным в антиеврейской кампании конца 1940-х — начала 1950-х годов было сочетание сосредоточенности на профессиональной элите со строго этническим и подчеркнуто публичным критерием отбора.

Жертвы кровавых кампаний против «буржуазии» и «кулачества» не считали себя членами «буржуазных» или «кулацких» сообществ. Жертвы Большого террора 1937 и 1938 годов понятия не имели, за что их арестовывали. Большинство арестованных в ходе ежовских «национальных операций» не знали о существовании таких операций и не имели возможности отличить свои «дела» от «дел» других категорий жертв. Даже массовые этнические депортации, не оставлявшие сомнений в том, против кого они направлены, проводились секретно и остались почти совершенно не замеченными столичной элитой (поскольку сводились к транспортировке в основном сельского населения из одной дальней провинции в другую).

Антиеврейская кампания была одновременно публичной и относительно прозрачной. Она была направлена против некоторых существенных элементов Советского государства и в то же время противоречила некоторым существенным официальным ценностям этого государства. Как сказала в 1952 году Лина Каминская, студентка, комсомолка и дочь бывшего работника Комиссариата авиационной промышленности, у нас в стране проводится неправильная политика по национальному вопросу. После войны в стране прокатилась волна антисемитизма как выражение фашистской идеологии... Моя точка зрения складывается из всего того, что я вижу и слышу... Все, что я говорю, является моим твердым убеждением. Эти взгляды разделяют мои близкие знакомые из интеллигенции — врачи, инженеры, юристы, студенты.

Каминскую исключили и из института, и из комсомола, но нет сомнения, что взгляды ее разделялись не только ее близкими знакомыми. Как писал Сталину известный кинорежиссер М. И. Ромм, проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени.

Впервые со времен революции представители советской элиты еврейского происхождения подверглись прямым и недвусмысленным нападкам — не потому, что в их среде скрывались отдельные «чуждые элементы», как было в 1937—1938 годах, а потому, что они были еврейского происхождения. (Мой русский отец, закончивший МГУ в 1949 году, мог поступить в любую аспирантуру, потому что его сокурсникам-евреям, которые составляли большинство кандидатов, в приеме отказывали. «Социальное происхождение» уже не имело значения, «коренная» национальность имела.)

Впервые за все время существования режима советским гражданам было сказано, что внутренние враги — это не члены неких расплывчатых социальных групп или призрачных тайных обществ, а официально зарегистрированные представители определенного древнего племени, известного своим вероломством (как в христианской, так и в фольклорно-аполлонийской традиции) и тесно связанного с космополитической фазой большевистской революции (которую некоторые русские и украинцы всегда считали умышленно антирусской и антиукраинской). Результатом стала массовая эпидемия антисемитских слухов, листовок, угроз, оскорблений и физического насилия, достигшая высшей точки во время истерического разоблачения «врачей-убийц».

Впервые за все время своего существования Советское государство выступило против определенной категории своих преданных и привилегированных подданных, основываясь на очевидном — и очевидно несоветском — принципе. Годл и ее дети впервые оказались среди отщепенцев. Многие из них впервые усомнились в своей советской вере — и в виновности прежних отщепенцев. Как пишет Эстер Маркиш, лишь собственное горе заставило нас осознать весь ужас нашей жизни в целом — не только муки евреев или муки интеллигенции, но муки всей страны, всех социальных групп, всех народов, ее составлявших. После ареста Маркиша наша домработница, прожившая у нас больше 15 лет и ставшая, по сути, членом нашей семьи, сказала мне: «Теперь ты плачешь, а почему не думала ни о чем, когда папаню моего раскулачили, погубили ни за что ни про что, семью по миру пустили?!».

Нападки на евреев смутили и встревожили даже Павла Судоплатова, славянина, руководящего работника МГБ и верного бойца партии. Будучи главой отдела, отвечавшего за убийства и диверсии, он принимал участие во многих «ликвидациях», но единственное убийство, которое он в своих воспоминаниях безоговорочно осуждает, это убийство Михоэлса (к которому, по его словам, он — «по счастью» — никакого отношения не имел). За тридцать лет службы в тайной полиции он стал свидетелем исчезновения немалого количества своих товарищей по оружию, но единственным арестом, которому он — по его словам — открыто воспротивился, был арест Н. И. Эйтингона, одного из лучших советских специалистов по политическим убийствам (известного также своим обаянием, иронией и способностью «наизусть цитировать стихи Пушкина»). Одной из причин смущения Судоплатова было то, что антиеврейская кампания была первой чисткой его друзей и коллег, смысл которой был, с одной стороны, совершенно ясен, а с другой, безусловно оскорбителен для правоверного большевика поколения Гражданской войны. Другая заключалась в том обстоятельстве (неудивительном для правоверных большевиков поколения Гражданской войны), что некоторые из лучших друзей Судоплатова были евреями. Самым лучшим из них была его жена, Эмма Каганова, профессиональный провокатор, которая посвятила большую часть своей карьеры работе осведомителем среди московской интеллигенции, но была отправлена в отставку в чине подполковника в 1949 году во время антиеврейской кампании. После целой жизни нравственной определенности, Судоплатов и Каганова вдруг обнаружили, что партия предала их и что им придется — впервые — поговорить с детьми о том, что существует разница между государством и семьей, обществом и личностью, «наглыми антисемитскими высказываниями» и семитской «национальностью» их матери. Решение семьи Судоплатовых состояло в том, чтобы продолжать чтить «Правду» (в которой «не было и намека на погромы») как истину в последней инстанции, но посоветовать детям реагировать на антисемитские разговоры школьников и учителей как на «слухи, которые являются провокацией». Такая «грамматическая фикция», как называет ее Рубашов из «Тьмы в полдень» Артура Кестлера, оставалась главной стратегией истинно верующих. Во время суда над Еврейским антифашистским комитетом Илья Ватенберг (бывший сионист, рьяный коммунист, выпускник Колумбийского университета и осведомитель тайной полиции) заявил, что подписал поддельный протокол допроса, потому что он и его следователь находятся по одну сторону баррикады.