История и повествование

Особое значение для юридической и политической карьеры А. Ф. Керенского имел процесс армянской социалистической партии Дашнакцутюн (1912). Об этом деле упоминают различные биографы Керенского (В. Кирьяков, Е. В-ч, О. Леонидов). Перед судом предстала элита армянской интеллигенции. Керенскому на процессе удалось доказать ложность свидетельских показаний, один следователь был официально обвинен в лжесвидетельстве и подлоге, власти поспешили объявить его психически больным. Из 145 обвиняемых 95 были оправданы [394]. Биограф Керенского рассматривал его защиту на этом процессе как важную политическую победу: ему удалось доказать, что болен и невменяем не следователь, но система, созданная министром юстиции И. Щегловитовым [395].

Но другие биографы Керенского этот процесс описывали как трагический и безнадежный поединок честного защитника со всемогущей системой: «…Керенскому приходилось бороться с той же каменной стеной. Председатель суда не давал ему говорить, обрывал его на полуслове, когда разоблачение становилось слишком серьезным; грозил ежеминутно вывести его из зала; делал резкие замечания во время хода процесса. Перед потрясенным залом проходила картина героической борьбы безоружного с вооруженным, борьбы права с силой, борьбы с — увы! — предрешенным результатом» [396].

Известности молодого юриста способствовали события на Ленских золотых приисках. Думская оппозиция настояла на посылке особой комиссии, независимой от каких-либо ведомств, деньги для ее организации были собраны по подписке. В состав комиссии было включено несколько юристов из Москвы и Петербурга, ее возглавил Керенский. Адвокаты участвовали в переговорах администрации и рабочих, оказывая последним юридическую помощь [397].

Товарищи Керенского по комиссии характеризовали его так: «Это чудесный юноша, но уж очень горяч. При таком пламенном негодовании трудно быть следователем» [398]. Но радикально мыслящая часть общества с сочувствием относилась к Обличению всех возможных виновников происшествия, даже если их виновность и не была должным образом доказана. Биографы Керенского не проходили мимо этой страницы его жизни. Порой его роль явно преувеличивалась: «…Керенский заставил власть расписаться в содеянном ужасе, и перед той правдой, которая была сказана Керенским, преклонились самые верные слуги павшего режима» [399].

На молодого адвоката обратили внимание лидеры группы трудовиков, члены ее ЦК. Некоторые из них были ранее клиентами Керенского — он вел их защиту на процессе Всероссийского крестьянского союза. Они предложили популярному юристу баллотироваться в Государственную Думу по списку трудовиков. Несмотря на свои связи с эсерами, бойкотировавшими выборы, Керенский принял это предложение. Он был избран выборщиком от второй городской курии Вольска (Саратовская губерния), имевшего репутацию «радикального» города. Ради этого Керенский «приобрел» в городе небольшой дом, сделка была фиктивной, хотя биографы Керенского утверждали, что выборы были «строго-законными». Затем он был избран в Думу на губернском избирательном собрании [400].

Речи Керенского в Думе нередко провоцировали конфликты, — соответственно журналисты разных взглядов особенно часто их освещали. Его выступления нередко цитировались в газетах, он стал наиболее известным левым депутатом. Влияние молодого депутата росло, он подчас председательствовал на заседаниях фракции трудовиков, а с 1915 года он стал и ее официальным лидером [401].

Избрание социалиста-революционера Керенского в думу в качестве представителя более умеренной политической группы создавало в 1917 году для его биографов определенные проблемы. Они подчеркивали вынужденный характер этого: «Приходилось законспирироваться, окраситься снаружи в защитный цвет», проходить «под флагом» трудовика [402].

Трудно предположить, что Керенский сыграл бы большую роль в Февральской революции, не будь он депутатом. Однако после свержения монархии «цензовая» Дума становилась все менее популярной. Сторонники Керенского стали описывать «парламентский» период как вынужденный: «…связанность думской работы, необходимость постоянного общения с буржуазными партиями томила и раздражала его» [403]. Подчеркивалось, что его речи, которые «резко и смело» звучали в стенах Таврического дворца, встречали «враждебное отношение со стороны громадного большинства цензовой Думы», но находили «горячий отклик в рядах демократии» [404].

Биографы выделяли особое и уникальное положение Керенского в Думе: «…он сделался совестью четвертой Думы, одной из немногих ее светлых фигур. В моменты, когда недоношенный русский парламент бывал подавлен презрением и надменностью министерской ложи, когда царские холопы с трибуны Государственной Думы бросали народным представителям оскорбительные пощечины, вроде знаменитого „так было, так будет“, — один только голос звучал неизменно твердо, беспрерывно смело и уверенно. Это был голос А. Ф. Керенского. <…> Пять лет борьбы Керенского за волю и правду — одни могут оправдать пять лет безволия и бесправия четвертой Государственной Думы» [405].

Можно предположить, что в 1917 году члены Временного правительства и Исполкома Петроградского Совета — меньшевики, трудовики, прогрессисты, кадеты, бывшие депутатами Думы, вряд ли бы согласились с такой оценкой.

Правые фракции Думы резко реагировали на выступления Керенского, возникали скандалы. Председательствующие прерывали его, иногда исключали на несколько заседаний. Шутили, что любые слова депутата Керенского, даже официальное обращение «Господа члены Государственной Думы», вызывали немедленную реакцию председательствующего: «Член Думы Керенский, делаю вам первое предостережение». Биографы Керенского с гордостью писали о его вызывающем поведении [406].

Они восхваляли и стиль выступлений Керенского, которые не походили на парламентские речи многих других депутатов: «В думских речах теперешнего министра вы не найдете филигранной отделки, в них нет специфических ораторских построений, все это сказано экспромтом; это не речи в том узком смысле, в каком они обычно понимаются; это вопли мятущегося, истекающего кровью сердца, — большого и пламенного сердца истинного народного трибуна» [407].

Будучи членом Думы, Керенский продолжал участвовать в различных нелегальных и полулегальных предприятиях. За ним пристально следила полиция, его досье росло. Информаторов внедряли в его окружение. Биографы Керенского немало внимания уделяли описанию полицейской слежки: это укрепляло статус революционного вождя, борца с режимом [408].

В 1913 году Керенский участвовал в работе «Петербургского коллектива» эсеров. Парижская агентура охранного отделения даже сообщала, что Керенский якобы входил в ЦК партии. Эта информация не соответствовала действительности, однако она позволяет составить представление об отношении к Керенскому со стороны руководства МВД [409].

Молодой депутат стал членом еще одной тайной организации: после избрания в Думу он получил приглашение вступить в масонскую организацию «Великий Восток народов России». Некоторое время он был секретарем Верховного Совета этой организации. Один из исследователей даже пишет об «организации Керенского», отделяя «Великий Восток народов России» от масонства более раннего периода [410]. О масонстве Керенского его биографы в 1917 году не сообщали.