Византийский культурный тип и православная духовность

Пасха как праздник освящения (ёуката) всего сущего, весна как природно-космическая притча о том, как обновляется дух человека, - таковы лейтмотивы великолепной проповеди греческого отца Церкви св. Григория Назианзина, именуемого Богословом (ум. 390 г.). В ходе этого размышления о пасхальной гармонии стихий обнаруживается общеправославная склонность Григория к образу мира, для которого Пасха служит средоточием; одновременно мы ощущаем и личный, лирический по преимуществу склад этого поэта среди богословов и богослова среди поэтов:

Смотри, что явлено оку! Царица времен года (ц шрыи) сопровождает царя дней и раздает щедрой рукой самое прекрасное и самое радостное, что у нее есть. Ныне ясней сияют небеса. Ныне солнце восходит выше в золотом блеске. Ныне светлее лучится круг луны и чище блестит венец звезд. Ныне волны мирно сочетаются с берегами, солнце-с облаками, земля - с растениями, растения - с нашими взорами.

В самом начале исторического пути русской литературы мы уже встречаем захватывающую разработку природных и космических аспектов православной пасхальной мистики: это проповедь высокоодаренного церковного витии XII века св. Кирилла, епископа города Турова, на первое воскресенье после Пасхальной недели (так называемая Антипасха, или Фомино воскресенье).

В ней весьма ощутимо влияние вышеназванного текста св. Григория Богослова. Весеннее обновление земли предстает как символ онтологического обновления всего сущего:

Въ минувшую неделю святой Пасхи... всему настала перемена. Стала небом земля, очищена Богом от бесовскихъ сквернъ... Ныня небеса просiяли, совлекши съ себя, словно вре-тища, темные облака, и светом воздуха исповедуют они славу Господню...

Воскресший Христос по праву возвращает Себе достоинство, составляющее истинный смысл всяческой солярной и растительной символики:

Ныня солньце красуяся въ высоте въеходитъ и радуяся землю огреваетъ: възъиде бо намъ отъ гроба праведъное солньце Христосъ и въея верующая Ему спъсаетъ... Ныня дре-вал'йторасли испущаютъ, и цвети благоухатя процвитаютъ, и се уже огради сладъкую подаваютъ воню, и дълатели съ надежею тружающеся плододавеца Христа призывають.

Любопытно, что и в русской лирике XX века мы находим некоторое соответствие пасхально-весеннему космизму Григория Богослова и Кирилла Туровского - правда, и разработке, далекой от стародавней простоты. Позднее стихотворение Бориса Пастернака "На Страстной" (из последней глины романа «Доктор Живаго») открывается импрессионистическими пейзажными зарисовками, обрамляющими реальность литургии:

И вносит с улицы в притвор

Весну, весенний разговор

И воздух с привкусом просфор

И вешнего угара...

И природа вне храма, и литургические уставные действия подготавливают главное - чудо Распятого и Воскресшего:

Но в полночь смолкнут тварь и плоть,

Заслышав слух весенний,

Что только-только распогодь

Смерть можно будет побороть

Усильем воскресенья.

Конечно, само по себе это - поэзия XX столетия. Однако для целей, которые ставил себе Пacтернак, немаловажно, что он хотел здесь отнюдь не так называемого самовыражения, но верности общерусскому переживанию церковного года.