Современный родильный обряд (СИ)

Здесь же следует упомянуть ритуальный испуг. Задача этого приема — вызвать роды. Прием этот очень древний, он неоднократно описывался в литературе, посвященной родинам в традиционной культуре: на женщину нужно неожиданно крикнуть или испугать ее стрельбой (Байбурин 1993: 92); иногда повитуха с той же целью неожиданно обрызгивает роженицу водой, оставшейся после омовения образов, а домашние «неожиданно производят тревогу, крича в избе или под окном на улице что-нибудь такое, что способно возбудить чувство испуга, например: «Горим! Пожар!» (Забылин 1994: 405) (другой вариант — «волк корову задрал» (Науменко 1998: 41)). Наш материал показывает, что обычай этот широко практикуется в наши дни: Они стояли вокруг и говорили: «Тужься, милая! Ты что — хочешь задушить ребенка? Нет? Тогда тужься!» (И5); Меня, правда, предупредили: «Если сейчас не родишь, я ребенка вытащу щипцами!» Меня это так испугало, что я сразу родила (И13); потом говорит: «Ну, роды подходят, готовься — резать будем». И рожали уже именно от страха — чтобы только не разрезали (И19).

Приведем попутно еще один пример медицинской техники тела, способствующей быстрым родам: Просто зажали мне нос простыней, и мне волей-неволей пришлось там кого-то родить (И2). Эта техника соотносима с такими распространенными в традиционной культуре приемами, направленными на усиление потуг, как принуждение роженицы дуть в бутылку или фляжку и сование ей в рот волос (Фирсов, Киселева 1993: 140).

Важный прием, служащий для «обезвреживания» женщины — «обман»: А пузырь они мне все-таки прокололи. Они меня обманули. Они сказали: «Не волнуйся, мы тебе прокалывать ничего не будем», потому что я заранее еще сказала: «Ничего мне не надо прокалывать» <…> И они меня просто обманули. Врач сказала: «Видишь руки — у меня нет ничего. Я только посмотрю». И вот она меня проткнула. Я поняла, и у меня как слезы полились просто от какого-то негодования, от какой-то слабости, что я ничего не могу сделать. Они меня просто обманули. Это меня доконало просто (И17). Заметим, что данный прием часто применяется в медицинской практике при лечении детей — например, при удалении аденоидов.

Еще один прием «обезвреживания» — отвлечение внимания, «заговаривание зубов». Прием этот обычно применяется при проведении болезненных манипуляций, когда женщина под влиянием боли может помешать действиям медиков (в детских поликлиниках для аналогичных целей специально приготовлены игрушки): Они быстро так говорят: «Так, ты кто по профессии?» — «Художник…» — «Ну что, художник, портреты наши нарисуешь?» — а сами тем временем все там делают. И еще говорят: «А вот мы бы что могли нарисовать? Только письки…» (И43).

Здесь же следует упомянуть различные способы успокоения и утешения — сентенции типа мы все женщины и нечего орать — дело обыкновенное (И26), это у всех бывает, и потерпите (И11). Ср. формулы, используемые повитухой в традиционной культуре: «Ну-ну, голубушка, не реви! Все забудется, все заживет! Крута гора, да вздымчива, больна дыра — забывчива! Все забудется, опять будешь жить!» (Науменко 1998: 47). Некоторые процедуры сопровождаются специальными приговорами: И я совершенно не могла ходить из-за швов. А они меня все время мазали йодом, приговаривая при этом: «Йодок — бабий медок!» Это было совершенно невозможно (И20).

Важная особенность родильного действа — его карнавальный характер. Мы считаем правомерным говорить о «карнавальности» родильного обряда, используя этот термин в широком смысле слова — для обозначения совокупности некоторых элементов ритуала, типологически сходных с карнавальными. Здесь мы присоединяемся к мнению П. Бёрка, который пишет, что в некотором смысле, каждый праздник представляет собой карнавал в миниатюре, поскольку оправдывает «беспорядок» (инверсию нормы) и влечет за собой сходный репертуар традиционных форм. Используя термин «карнавальная стихия», Бёрк не пытается утверждать, что какие-то элементы карнавала как календарного праздника породили какие-либо элементы в составе других обрядов. Его утверждение состоит лишь в том, что многие праздники имеют общие элементы ритуала, и, поскольку карнавал был особенно важным наложением подобных элементов, возможно условное приложение термина к другим обрядам (см.: Burke 1994: 199). Таким образом, речь может идти ни в коем случае не о генетическом родстве между отдельными элементами родильного обряда и карнавала, но лишь о типологическом сходстве. Функция сходных элементов этих ритуалов различна, поскольку они связаны с двумя принципиально различными типами коммунитас: родильный обряд относится к обрядам повышения статуса, а карнавал — к обрядам перемены статуса (Тэрнер 1983: 231–241).

Прежде всего, родильный обряд подразумевает всеобщую вовлеченность — здесь нет деления на актеров и зрителей. О «перевернутом мире» в контексте родов мы уже говорили — это изменение ролей (по сравнению с «нормальной» жизнью — обычаем), символически отраженное в ритуале в виде переодевания, обнажения, поругания и т. п.

Важную роль играет и смеховое начало — атмосфера родов насыщена смехом и шутками: А принимали девчоночки — две или три их было — как-то они все хиханьки-хаханьки, так все весело, со смехом все это так быстренько и получилось (И18); Я помню вот разговоры — там присутствовали какие-то еще акушерки, которые были не заняты делами, рассказывали там анекдоты, еще что-то, и я все это хорошо помню (И38); Акушерка старалась нас развеселить, анекдоты какие-то рассказывала, говорила, что это такой день счастливый, что глупо рыдать, а надо напротив смеяться (Круглякова 1997); Одна санитарка нам всем очень запомнилась — общалась с нами, байки все время рассказывала (И12); У нас очень хорошая заведующая была <…> Она, помню, придет — и рассмешит, и настроение поднимет, но и требовательная была (И10).

В-третьих, важное место занимают образы материально-телесного низа. Распространены скабрезные шутки, неуместные и невозможные в какой-либо другой ситуации и отсылающие к сексуальным отношениям между роженицей и врачом: Во время родов, когда мне надавили на живот, и я вскрикнула: «Ой, не ложитесь на меня!», акушерка сказала: «Слышите, доктор, не ложитесь на беременную женщину!» Вот такие подробности. Обычно шутили, говорили. Обстановка была деловая, но веселая (И35); Я когда рожала, мне эту самую резали. Я ему говорю: ты мне эту самую под местным наркозом поаккуратнее режь, а то потом сам и будешь меня дырявую трахать. А он говорит: да я хоть щас засажу (Петрова 1968); Заведующий отделением «Петрович» почему-то считался бабником. Рассказывали, что он на кресле может ухватить за попу (!!) (Круглякова 1997).

Распространены и скатологические образы — к примеру, обычный педагогический прием для обучения потугам — аналогия с испражнением: А когда сами роды, говорили: «Ну что — давай-давай! Что ты — никогда у тебя запоров не было, что ли? Ты дуться не умеешь?» Я говорю: «У меня никогда не было, я не умею дуться». — «Ну, давай-давай-давай!» (И31) (или противопоставление оному: Я закричала: «Пустите меня, я какать хочу», — рассказывала одна из них, а мне говорят: «Лежи и тужься — это ты рожаешь, а не какаешь» (И26). Прием этот иногда сопровождается наглядной демонстрацией предписываемых действий и является предметом шуток самих врачей: Она говорила, что у огромного числа студентов на таких практиках, кто на родах присутствует — у них чуть ли не непроизвольное выделение кала начинается, потому что они так тужатся вместе с роженицей, что потом им приходится срочно бежать в совсем другое место (И42).

Что касается «пиршественных образов», то и они присутствуют во время беременности: Тебе теперь нужно есть за двоих; Просто мой организм уже так начал расцветать, жрать, так он радостно ждал уже (И43). Наконец, главная идея карнавала — возрождение через смерть, представленную как погружение в материально-телесный низ, как нельзя более отвечает сути родильного обряда. Таким образом, мы находим в современном родильном обряде многие из основных составляющих карнавального начала, подробно описанного и проанализированного в книге М.М. Бахтина (Бахтин 1990).