Повседневная жизнь Монпарнаса в Великую эпоху. 1903-1930 гг.

Креспель не столь решителен, как Моруа, но и он приводит факты, говорящие за себя. Так, численность американской колонии во Франции в 1924 году составляла 250 человек, а в 1929 году число это увеличилось до 50 тысяч. На Монпарнасе годами жили Хемингуэй, Дос Пасос, Скотт Фицджеральд, Фолкнер, Генри Миллер, Шервуд Андерсен, Джордж Гершвин, Мэн Рей. Что же так привлекало американцев на Монпарнас? Креспель видит три основных причины этого феномена. Прежде всего, он относит сюда благоприятный для граждан Штатов курс денежного обмена: если в 1919 году доллар стоил 5,45 франка, то в 1926-м за него давали уже 50 франков. А это значило, что приехавший из Штатов не слишком состоятельный человек становился здесь богачом. Вторая причина - «сухой закон», который делал Штаты неприемлемыми для таких любителей спиртного, как Хемингуэй или Дос Пасос. И наконец, свобода наслаждений, которая была такой полной в Париже и отсутствовала в послевоенные годы в пуританской Америке. Отсюда - ночные кафе и рестораны, которых Франция раньше не знала, круглосуточно гремевший джаз и всевозможные удовольствия, на которые не скупились заокеанские толстосумы. Обо всем этом многословно повествует Креспель, забывая по чему-то упомянуть о главном, о том, на что в цитированном выше абзаце прозрачно намекает Моруа: золото Америки растлило французское искусство, опошлило его и содействовало резкому расслоению среди французских мастеров. Те из них, кто оказался в «фаворитах» и стал модным, к примеру Пикассо, Леже, Дерен, Шагал, были осыпаны долларами и стали богачами, а другие, зачастую не менее талантливые, но «не попавшие в обойму», вслед за Модильяни умирали от голода и наркотиков в своих подвалах и на чердаках.

И еще одно «доброе дело» лежит на счету «американского дядюшки». Именно там, в Штатах, во второй половине так блистательно начавшегося XX века, были изуродованы и через «абстрактный экспрессионизм» с его «дриппингом», через «поп-арт» и «минимал-арт» доведены до абсурдного «антиискусства» те новые течения, которые некогда зародились на Монмартре и Монпарнасе. Но это уже тема для другой книги.

И в заключение - о творческом пути двух художников-долгожителей, «похоронивших» всех своих соперников и друзей, познавших именно на Монпарнасе первые громкие успехи, наживших колоссальные состояния и превратившихся в кумиров XX века - им порожденные и с ним ушедшие. Это - Шагал и Пикассо.

Марк Шагал прожил почти сто лет (1887-1985). Рожденный в России, он учился в Петербурге у Бакста и Добужинского. Первый раз оказался в Париже в 1910 году, затем вернулся туда после окончания войны в 1922-м и с тех пор, если не считать поездки в Америку, постоянно жил во Франции. Отдав неизбежную дань экспрессионизму, кубизму, футуризму, Шагал в целом от начала и до конца оставался самим собой, верный своей творческой манере. Искусствоведы находят в основе его образов сложный сплав визионерских представлений, народной памяти, национального ритуального мышления и вместе с тем наивного восприятия мира, близкого к примитивизму. В его полотнах время разламывается, единое пространство отсутствует, но все компенсируется гротеском, мягкой кротостью и мечтой. Пабло Пикассо, проживший чуть меньше Шагала (1881 -1973), мастер совершенно иного склада. В отличие от «постоянного» Шагала, он непрерывно экспериментировал и искал. Рано простившись с родной Испанией, Пикассо, как и Шагал, прожил большую часть творческой жизни во Франции. Вместе с Браком он стал основателем кубизма, затем увлекся дадаизмом и сюрреализмом, но не был чужд и другим течениям модернизма. И какую бы позицию он ни занимал, этот «великий мистификатор» всегда оставался лидером. Одной из характерных черт его творчества было, однако то, что он постоянно «тосковал по Энгру» и после очередного модернистского увлечения, как правило, возвращался к реализму. Эта двойственность и неуверенность в том, что он «наизобретал», приводили к внутреннему конфликту, с яркостью проявившемуся в самом конце жизненного пути художника.

В 1971 году Пикассо исполнилось 90 лет. Вот слова, которые он произнес во время празднования своего юбилея:

«… Многие становятся художниками по причинам, имеющим мало общего с искусством. Богачи требуют нового, оригинального, скандального. И я, начиная от кубизма, развлекал этих господ несуразностями, и чем меньше их понимали, тем больше было у меня славы и денег. Сейчас я известен и очень богат, но когда остаюсь наедине с собой, у меня не хватает смелости увидеть в себе художника в великом значении слова; я всего лишь развлекатель публики, понявший время. Это горько и больно, но это истина…» И правда, горькие слова, сказанные за два года до смерти…»

А. Левандовский

Глава первая

МОНПАРНАС ДО МОНПАРНАСА

Скажите: «Монпарнас!» - и это слово прозвучит заклинанием: «Сезам памяти, откройся!» И один за другим, словно по волшебству, возникнут обаятельные образы прошлого: вот полуодетый богемный Модильяни неуверенным шагом бредет по бульвару, картинно декламируя стансы из «Новой жизни»; в спецовке и с челкой во весь лоб появится Кислинг, «эскимосский слесарь»; Фудзита - «монсеньор Глициновых Полей», на добрые полвека опередивший хиппи своими бусами и серьгами; а вот - весь в черном - Паскен, режиссер агонии великого пира «безумных лет»… И вспыхнут всеми своими огнями кафе «Дом» и «Ротонда», и томно польются страстные мелодии антильских танцев «Негритянского бала», и пронзительно грянет джаз зала «Жокей»… Настоящая легенда!

Действительно, Монпарнас во многом - всего лишь легенда; только в воспоминаниях людей искусства он существует как некий форум, объединявший их более четверти века.

Монпарнас нельзя даже назвать истинно парижским районом со своим неповторимым характером, архитектурой, памятниками старины и жителями определенного социального слоя. Здесь, как на испанском постоялом дворе, вы найдете лишь то, что принесли с собой. А если багаж ваш пуст и ничто не связывает вас с этим местом, район покажется вам на редкость безликим и непривлекательным. Кроме «Бальзака» Родена, установленного здесь в 1939 году после долгих споров; «Нея», шедевра скульптора Рюда на перекрестке Обсерватории (два десятилетия подряд доблестный маршал с саблей наголо вел за собой на штурм «Бюлье» пехоту литераторов из «Клозри де Лила»); «Бельфорского льва» Бартольди на окраине квартала и, наконец, «Поцелуя» Бранкузи на Монпарнасском кладбище, простого и трогательного монолитного надгробия Т. Рашевской, вы не встретите здесь памятника, стоящего внимания. Не станем задерживаться и на церкви Нотр-Дам-де-Шам, построенной в подражание романскому стилю конца XIX века.

Очарование Монпарнаса - тоже вымысел. В нем нет сказочной, отчасти надуманной живописности Монмартра, и, вопреки ожиданиям, он не сохранил даже черт некой пригородной полудеревенской жизни, незыблемой до Первой мировой войны. Лишь свидетели былого: Роже Уайльд, Жермен Сюрваж, Анри Рамей еще помнят запахи люцерны и липового цвета, осенний дух горящей древесины. Не говоря уже о более сильных ароматах конюшен и ферм, весьма многочисленных до самого 1914 года. Показательно, что Монпарнас не породил ни одного художника или поэта, который черпал бы в нем свое вдохновение. Да, были и художники, и поэты с Монпарнаса, но - в отличие от Монмартра - не существовало художников и поэтов Монпарнаса. Судите сами, Монмартр - это Риктюс, Карко, Доржелес, Утрилло, Кизе… Этот же район не впечатлял!

Впрочем, долгое время он и вовсе не существовал как таковой. С XVIII до начала XX века - это была территория, прилегавшая к Латинскому кварталу, связанная с ним Люксембургским парком и аллеями Обсерватории. В начале XVIII века этот участок с грудами выброшенной породы вокруг каменоломен студенты окрестили «горой Парнас». Здесь они прогуливались, заходили выпить в маленькие кабачки, танцевали на сельских танцплощадках, своим открытием ожививших замкнутую и неторопливую жизнь окраины. Широкий бульвар Монпарнас возник по прихоти Людовика XIV, однако долгое время ему не было применения. Кроме студентов, здесь только по воскресеньям появлялась самая простецкая публика: развлечься за несколько су приглашали «Гранд Шомьер» и «Клозри де Лила». Кстати, последнее находилось как раз напротив того кафе, которое носит это название теперь. Решивший сегодня прийти сюда за своими воспоминаниями поразился бы: ведь ничего, по сути, не изменилось между площадью Ренна (ныне площадь 18 Июня) и перекрестком Обсерватории, если стать спиной к отвесным стенам Мен-Монпарнаса из стекла и стали. За исключением некоторых деталей, облик района остался таким же, как в период между двумя войнами. И по очень простой причине: в отличие от Монмартра - кварталов старой застройки, вопреки всему бог весть каким образом сохранивших свой провинциальный характер, - Монпарнас вошел в историю сразу как совершенно новый городской район с только что отстроенными зданиями - тесаный камень, керамические изразцы, рельефные орнаменты и кованая сталь. Характерный стиль «Прекрасной эпохи».