История и повествование

Все без исключения исследователи, писавшие об «Арзамасе», признают первостепенную роль Жуковского в изобретении и разработке арзамасских сатирических форм. Однако мы уже знаем, что все обстояло совершенно иначе: «изобретение» было на деле возвращением к замыслам Блудова и Дашкова 1812 года, и именно Блудов и Дашков, с их «Видением в какой-то ограде» и «Посланием к новейшему Аристофану», подали первый полемический залп 1815 года.

Посвященный этому этапу истории «Арзамаса» пассаж своей монографии М. И. Гиллельсон начинает со слов: «Любимое выражение Жуковского гласило: „Арзамасская критика должна ехать верхом на галиматье“» [190]. Между тем эта фраза не является собственно-прямой речью Жуковского. Она впервые появилась в письме Д. В. Дашкова П. А. Вяземскому от 26 ноября 1815 года. Дашков — изобретатель жанра «похвального слова», автор формулы Торжественного обещания при вступлении в «Арзамас», активный сторонник военно-полемических действий против «Беседы» — был определенно лицом крайне заинтересованным. Письмо Дашкова примечательно тем, как его автор пытается максимально затушевать в глазах своего корреспондента собственную роль в замысле и организации деятельности «Арзамаса» (вспомним, что Вяземский критически отзывался в 1810 году о «Похвальном слове графу Хвостову») и при этом выдвинуть на место главного арзамасского сатирика В. А. Жуковского:

Характерно, что Дашков не говорит здесь ни слова ни о прозаических сатирах — Блудова и своей собственной, ни о предложенной им формуле Торжественного обещания, ни о том, что он был избран оратором для первого ординарного заседания (значит, лучше других понимал, как должен выглядеть инаугурационный «панегирик одному из халдеев»), ни уж тем более о том, что в составленном в протоколе учредительного заседания «Арзамаса» списке членов общества его, Дашкова, арзамасское имя было поставлено первым. Блестящее приложение талантов Жуковского, возникновение для него возможности совершенствовать свое литературное мастерство должны были, по замыслу Дашкова, целиком и полностью оправдать введенные в употребление в большой степени им самим арзамасские обычаи, даже если ритуал и установления общества хоть в чем-то вызвали бы у Вяземского или других московских арзамасцев неприятие. Однако Жуковский, видимо, не был первоначально настроен полностью поставить свое перо на службу новому литературному обществу.

Если внимательно прочитать протокол первого, учредительного, заседания «Арзамаса» от 14 октября 1815 года и сопоставить его с появившимися много позже арзамасскими законами и протоколами других заседаний, станет заметна одна интересная деталь: должность Секретаря первоначально отнюдь не предполагалась бессменной. Она должна была выпадать по жребию или становиться предметом специальной договоренности на каждое следующее заседание. И действительно: «Засим последовало избрание председателя и секретаря, и по жребию досталось быть: / Президентом: Его Превосходительству члену Старушке / Секретарем: Его Превосходительству Светлане» (1, 266). Далее, правда, в «предварительных» постановлениях говорится о том, что избранию в конце каждого заседания подлежат только президент и очередной оратор, каковыми для следующей встречи были объявлены члены Кассандра (Блудов) и Чу! (Дашков); секретарь по умолчанию оставался прежний. Почему именно Жуковский стал первым по жребию протоколистом, становится лучше понятно, если обратить внимание еще на одно обстоятельство — тогда же, на первом учредительном заседании, именно секретарю Светлане (Жуковскому) было поручено составить проект арзамасских законов. И протоколы заседаний, и законы — были формами, уже опробованными пятнадцатью годами ранее в «Дружеском литературном обществе»; Жуковский был единственным из присутствовавших при открытии «Арзамаса», кому уже приходилось составлять подобного рода тексты. Это был весомый повод, который, вероятно, и позволил прочим арзамасцам уговорить его занять на первое время должность секретаря общества. Ну, а о том, что нет ничего более постоянного, чем временное, наверное, напоминать не нужно. Уже на втором (первом ординарном) заседании «Арзамаса» в протоколе появились следующие строки: «…при сем случае присутствовавшие члены заметили, что для избежания всякой смутности, дабы секретарю не доставалось быть в то же время президентом, положено или иметь секретаря бессменного, или очередного секретаря не баллотировать в президенты. Рассуждение о сем предмете отложено до следующего заседания» (1, 273).

О том, насколько мало энтузиазма к сочинению сатирических или пародийных текстов испытывал в первые недели существования «Арзамаса» Жуковский, видно уже по тому, насколько затянулось составление им обещанных еще на первом заседании законов общества. Через 9 дней после «возобновления „Арзамаса“» он составляет донесение, в котором, ссылаясь на «некий неизъяснимый недуг», объявляет о том, что не исполнил «священную обязанность, на него возложенную» (1, 271). Перед следующим заседанием 29 октября он составляет новое донесение, где в качестве причины, помешавшей ему заняться составлением арзамасских законов, называет собственное «избрание в президенты» (1, 276). По прошествии года с лишним, 24 декабря 1816 года, в речи «при возвращении к обязанностям секретаря „Арзамаса“», Жуковский как ни в чем не бывало посетует на то, что «не исполнил… священного препоручения написать законы арзамасские» (1, 383), объясняя свое бездействие тем, что «почитает беззаконие» более «выгодным» (Там же). Проект законов был зачитан только на июньском заседании 1817 года, а окончательно приняли их 13 августа (1,427–428, 429); однако автором их был не Жуковский, а Блудов (1, 592–594).

Инициатива принятия в общество новых членов исходила зачастую тоже не от Жуковского: своих сослуживцев Северина и Полетику привел в «Арзамас» Блудов, а Вигеля — Дашков — это явствует из собственноручно составлявшихся Жуковским протоколов.

Сам Жуковский впервые произнес слово «галиматья» в письме к Вяземскому от 23 ноября 1815 года («протоколы… богаты всякого рода галиматьею»), однако следующая фраза этого послания — «Я недаром обожатель твоего гения» — не менее принципиальна: секретарь «Арзамаса» признавался, что при исполнении его должности особенно полезным для него оказались сатирические сочинения его московского корреспондента — прежде всего, вероятно, эпиграммы.