Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

Поэтому был выпущен новый вариант „Цивилизации”— фильм больше не служил вильсоновскому пацифизму, а только лишь французскому шовинизму. В печати отмечалось, что фильм поддерживает интересы союзников и что порукой этому служит то, что его показывали президенту Вильсону в июне 1916 года.

Политическая кампания, продвигавшая „Цивилизацию”, утверждала также, что фильм великолепно поставлен. Об этом свидетельствует следующая рекламная заметка:

„Известно, что публике нравятся пышно поставленные фильмы. В этом отношении „Цивилизация” ни с чем не сравнима, сюжет ее — борьба между варварством (воплощенным в лице вероломного императора, его царедворцев-рабов) и цивилизацией, которую защищает остальное население мира.

Этот пророческий фильм сделал больше для дела союзников в Америке и нейтральных странах, чем самая настойчивая пропаганда. Он поставлен так блистательно, так неумолимо логичен, полон волнующего и глубокого реализма, что его нельзя смотреть, не содрогаясь от ненависти и отвращения к тем, кто несет ответственность за все ужасы войны.

Томас Инс — величайший американский кинорежиссер. Его фильмы „Пегги” и „Дезертир” подтверждают мнение, создавшееся о нем во Франции. Но „Цивилизация” — его основной шедевр. Президент Вильсон, которого мы видим в фильме поздравляющим Инса с его произведением, дал картине высокую и справедливую оценку, опубликованную в печати.

„Цивилизация” в продолжение года шла в „Критерионе” — самом вместительном кинотеатре Нью-Йорка. Премьеры этого фильма повсюду проходили триумфально, он побил рекорд и по количеству представлений и по сборам. Постановка „Цивилизации” действительно стоила миллион долларов; когда видишь фильм, этому не удивляешься. Каждая надпись оформлена как картина, а каждый эпизод — это великолепное зрелище, проникнутое гуманизмом. Божественная аллегория, на которой построен сюжет, трактуется благоговейно, с чувством такта. Человек любых убеждений не останется равнодушным к нему, он не оскорбит вкус скептика, здесь не чувствуется никакой проповеди.

Великий образ назареянина возвышается над современным конфликтом. С самого начала возникает воспоминание о его мученичестве. Иисус умер во имя счастья человечества. Но девятнадцать веков спустя некий подлый и вероломный император во имя того, чтобы мир пал к его ногам, дерзко нападает на Францию, охранительницу цивилизации. И он бросает народ своей страны, оторвав его от земли, против миролюбивых соседних стран.

Те, кто видел этот фильм, столь трогательно человеколюбивый, поймут, что не он является виновником резкой перемены общественного мнения. Распространились нелепые слухи об идеях, якобы защищаемых фильмом. Однако достаточно прочесть сценарий, чтобы убедиться в злой воле, породившей такие слухи.

Ярко выраженные франкофильские настроения Томаса Инса чувствуются во всех сценах, во всех титрах, сделанных литературно тщательно^[68]. Враждебный прием, оказанный фильму германофилами во всех нейтральных странах, — достаточное доказательство намерений режиссера. Никто не может отрицать впечатления высокой художественности и патриотического гуманизма… ”^[69]

Искажением французского варианта не удовлетворились — его еще прикрасили во вкусе некоторых шовинистов.

„Я видела „Цивилизацию” в Риме три недели тому назад, — писала госпожа Колетт. — Напрасно я искала кадры, которые так понравились французам. Вместо них нам показали дружное шествие союзных армий и портрет маршала Жоффра”.

Вильсоновский пацифизм превратился, таким образом, в шовинистическую пропаганду. Но и в американском варианте ответственность за конфликт целиком возлагали на вероломного императора — близнеца Вильгельма II.

Пацифизм фильма подготовлял к изменению американской тактики в последующие месяцы, непосредственно после выборов президента, о котором говорили: „Он предохранит нас от войны”. Сценарий при всем его тяжеловесном символизме и наивной напыщенности не был лишен политической направленности. Он явился хитроумной подготовкой к вступлению Соединенных Штатов в первую мировую войну. Ни банкиры-тузы, финансировавшие „Трайэнгл”, ни сторонники Вильсона, которые могли давать советы сценаристу Гарднеру Сюлливену, не теряли политических перспектив.

„Цивилизация”, сделанная в общем в духе итальянского и датского кино, оказала влияние на американскую кинематографию; его не избежал даже Гриффит. В Европе картине оказали более сдержанный прием, о чем свидетельствует статья г-жи Колетт:

В „Цивилизации”, как и в „Боевом кличе мира”^[70], есть прелесть, достоинства и недостатки, присущие американскому боевику. Это значит, что на протяжении двух километров превосходно снятой ленты вы находите то свежие, то уже где-то виденные кадры; изобретательные трюки переплетаются и с помпезностью и с режиссерскими находками. Нет недостатка в восхитительных деталях: пухленький ребенок, едва научившийся ходить и уже играющий свою роль, диалог ученой собаки и девушки — здесь есть всякая всячина, и даже слишком много всякой всячины.

Статисты кишмя кишат, причем каждый из них ежесекундно уподобляется выдающемуся актеру. Первые роли посредственны, за исключением изобретателя подводной лодки, этого ясновидца, отягченного преступлениями, который, получив запоздалое помилование, смягчается и умирает, превращаясь в апостола мира… Мистика на свой риск и страх захватила довольно обширный участок, и о протестантской наивности ее не приходится говорить… Я сожалею лишь о том, что так много земного в красоте Христа, который так непринужденно беседует с толстяком кайзером, Пилатом, перед долговой книгой, между тем как Ненависть — могучее существо, посаженное на цепь, — бьется у его ног.

… Есть множество безупречных сцен: кавалерия, в облаках пыли и дыма, превосходит самое крылатое воображение; взрывы морских мин, взрывающиеся санитарные повозки, голод, вязкая грязь, неистовый ритм — порой 60 кадров в минуту — создают впечатление суматохи, землетрясения, вездесущности. Надо быть истинным художником, чтобы создать такие кадры. Вот несчастная мать прижимает к груди трех малышей, в то время как мимо дефилирует невидимая армия, а тени от касок, от изготовленных к бою штыков мелькают на ее дрожащих коленях. Нужно видеть, как торпеда подрывает пакетбот, — сделанный тщательно и до ужаса правдиво эпизод, в котором показана жуткая картина гибели корабля, опрокинувшего лодки, переполненные женщинами, детьми, в иссиня-черную пучину волн, среди которых всплывают, качаются, исчезают мертвенно-бледные лица со склеившимися волосами, руки, хватающиеся за воду и воздух”^[71].

Картина имела большое влияние на некоторых европейских режиссеров. Манера, в которой сделан фильм „Я обвиняю” Абеля Ганса, гораздо ближе к „Цивилизации”, чем к Гриффиту!

Ныне „дерзания” и напыщенность этого „сверхбоевика” показались бы, конечно, устаревшими, тогда как в „Нетерпимости” гений Гриффита так велик, что и сейчас не видишь „шлака”. Инс стремился стать художником, подняться на недоступный ему уровень. Он поступил бы более мудро, если бы честно выполнял свое дело — общее художественное руководство в своей студии.

Чарлз Уоррингтон, сотрудник Томаса Инса, участвовавший в создании нескольких фильмов в „Трайэнгле”, так описывал методы его работы:

„Кинорежиссеры за две или три недели заканчивали фильм. Им было выгодно быстро завершить работу, так как компания „Трайэнгл” давала им денежные поощрения, и случалось, что они снимали фильм в меньший срок, чем предполагал продюсер. Тогда они получали крупную сумму за то, что не вводили компанию в дополнительные расходы”^[72].

Такая работа конвейером давала превосходные результаты, ибо она совпала с периодом расцвета и зрелости „ковбойских фильмов”, долгое время не получавших развития.

Актеры, сценаристы, режиссеры „наловчились”. Они теперь досконально знали свое ремесло, но еще не закоснели в рутине. Благодаря им Америка времен своих пионеров обрела почти эпическое лицо. А их шеф Томас Инс прекрасно умел их воодушевлять; он давал им такие советы: