Русский Эрос "Роман" Мысли с Жизнью

Итак, для поверхности нашего существа жизненно необходимы несмешанные стихии — открытый космос: твердая земля, чистый воздух, локализованная вода, распределенные тепло и свет огня. Представим себе, что вокруг нас то смешение и организмы, которые мы заглатываем в себя: это жижа, миазмы, болота — от такого смешанного, слишком напоенно густого органического космоса — чума, лихорадка, малярия, эпидемии: человек задыхается, гниет и мрет. Верно, таков и был хаос: не просто смесь и туманность веществ, отсутствие форм; не просто, как в Библии: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною» (Бытие. 1,2), — но именно шабаш неорганическо-органических смешений, чудищ, где полтела каменно или воздушно, а пол — животное (как Медуза, от взгляда которой все каменеет); да и не «пол»… (тогда и мер не было), а из змеи туманность, кишмя кишение, когда вдыхали не воздух, а планктон, и пить нельзя было чистую воду, но нефтяно-угольную жижу. Такие островки, рудименты мирового Хаоса, остались и у нас: Мертвое море, тропики, с их буйной растительностью и миазмами, где космос воспален в смешении; и там недаром по античным представлениям располагались антиподы людей, т. е. как и титаны, и пигмеи (без меры, что и пристало Хаосу), — и Тартар, и черные существа низа, Аида, утробы живут на поверхности. Так и фрейдисты объясняют: американцы белые оттого не терпят негров, что видят в них черного человека, что живет внутри белого (значит, укрощен: как титаны, загнан в Тартар и заключен), — вылезшим на поверхность и в самостоятельную жизнь

Да что я говорю «рудименты!». А соленая вода Мирового океана и морей — вот вещество, из которого состоял Хаос: здесь и органическая природа (планктон, водоросли, рыбы), и неорганическая; это мировой резервуар жизни, но для человека смертелен: ни есть, ни пить, ни дышать негде. Недаром Мировой океан и предстает естественно как предтеча и прародитель нашего мира и на нем наша земля (т. е. ее поверхность, для нас удобная и пригодная) держится

Космос — различение

Значит, космос возникал из хаоса, был отделением злаков от плевел, овнов от козлищ среди стихий, т. е. различением из марева и кристаллизацией: выжиманием и сгущением, консолидацией земли с землей, воды с водой. Выходит, что человеку присуще различение, отделение, формы — и это дело должно было совершиться в бытии как условие, чтобы человек мог возникнуть. Значит, идеи, т. е. формы, виды, сущности (консолидация земли, например, в ядро — в суть — в консистенцию) действительно предшествовали бытию человечества, жизни: и чтоб их познать, нам надо вспоминать (Платон)!. Но столь же верно, что для их познания надо вглядываться, въосязаться в то, что вокруг нас: ведь кругом нас космос являет чистые формы и сути; так после кромешного марева бури и грозы (когда космос в борьбе с титанами возникал из хаоса) мир промыт, и каждая грань ослепительно светит. Поверхностью нашей (а именно здесь гнездится ощущение и эмпирия) мы «органически» можем воспринимать только очищенные качества, сущности, виды, формы — словом, неорганическую природу. С точки зрения нашей поверхности мир продолжает очищаться и обретать все более чистые и ясные формы, сути и элементы. Потому красота — не первозданная, но созидаемая, и современный человек имеет дело с более рафинированным и идеализированным космосом, чем грек гомеровский, гесиодовский или платоновский. Ориентировка нашего восставшего вертикально и самоходного тела (нашей земли), его равновесие (орган его, кстати, в голове — в ухе) возможны именно благодаря различениям: верх-низ, занято-пусто [42]. И мы движемся, лавируя и не натыкаясь, именно оттого, что не все во всем, а здесь — одно, а там — Другое

И мы сами: человек — есть отличение, лицо-личность, избирательность и форма, особь. Так это именно по виду, с поверхности и с наружности. И все наши отверстия в мир — строгие стражи: непосвященного не пропустят в мистерии нашего нутра, но проверят сначала: наш или не наш? Рот не примет большую форму, а лишь по своей мере — как «кусок» (откушенный — сформированный штампом челюсти). Язык и вкус сразу признают: свой или чужеродный массив входит в рот? На вкус: сладость — горечь, достаточно ли обработан огнем: светом и теплом; на мягкость, сочность — жизненность, органичность, свойственную нам водяность; на запах, аромат — ноздри уже при приближении уловят: присущ ли нам по духу? И если нет — мы фыркнем, отдунемся, выплюнем, выблюем, исторгнем, изрыгнем

Всеединое

Итак, виды, формы, различения, мерки — все это в пограничной зоне: там, где наша поверхность и контрольно-пропускные клапаны-отверстия в наше нутро — с окружающим миром, объективным бытием в контакт вступают, т. е. мы с ним как разные особи и тела. Это — как атмосфера наружных слепых ощупываний: оттолкновений и притяжении. Здесь встречают по одежке: по форме (а не по сути), по анкете. Что подобает — забирают, а уж ТАМ разберутся: в нутре, в тюрьме, каземате, утробе нашей. Но ведь там внутри — тьма, и ночью все кошки серы. И там-то начинается не разбирательство, а кутерьма: восстанавливается хаос [43] и смешение, и обнаруживается, что все во всем, все — одно и то же, все — равно, и все — едино; там вихри, туманности, смешения

И это естественная мысль нашего нутра: что все в мире смешано, в каждой крошке, частице, атоме все есть (гомеомерии, монады) — и каждая бесконечно малая частица состоит из всего бытия и всех стихий: тех же наших наружных абстракций — земли, воды, воздуха, огня и т. д

И когда уже из нас выходит наш лучший, тончайший сок и вздымается наш язык пламени, дух, мысль — она обращает на мир это вожделение нутра: все освоить, все сравнить-уравнить, и проникнуть в разном (разновидном, разноплотном, жидком, сухом) — единое. Не дело ума — различения: это дело наружных чувств, ощущений — сферы контактов нашей поверхности. Это рассудок — рассуждает, взвешивает данные наружных чувств, видений — и их оформляет. Но ум — это воля нашего нутра, язык пламени наш (а не служка внешних контактов); и, как его ищейка и щупальце в миру, он пронзает толщи различий, форм, видов и сущностей — как иллюзии, майю, мир призраков — и зрит единое, и устанавливает нашу единородность с бытием неразличимость

Итак, из кромешной тьмы нашего нутра, потопляющей все различия, от их трения и смешений разогревается и возгорается тепло — и вспыхивает луч и, стремясь к родне, взлетает в верх нашего существа — и там собираются лучики в Валгалле черепа — под нашим небосводом. Ум сравнивают со светом очей; но мы уже начинаем подозревать, что это лишь внешняя схожесть — по близости их расположения возникшая. Ибо свет — разное являет. А ум — единое. Но сродство здесь есть: как свет — сам единый, а открывает бесконечное разнообразие, множество вещей, так и ум: сам — множество, собор духов, всё, а прозревает единое и средоточие. Ум — сосредоточивается, чтоб понять. Свет — рассеивается, чтоб увидеть. Умозрение начинается при закрытых глазах: от сосредоточения на мареве, хаосе, неразличимости «я — не я», вспыхивает тепло и внутренний свет — то иссиня-белый, то золотисто-оранжевый (как при закрытых на свету веках)

Итак, земля (стихия) нам выкинула кусок: тонкий слой своей поверхности сделала органической природой, поддалась нашим строгим различениям; мы его вкусили, эту приманку, — и тут же умерли как особи, личности и прониклись единым: единоутроб-ность свою с миром, хаосом (когда все во всем) вняли. И наросты земли (травы, животные), проникнув в нашу нутрь, донесли до нас свои корни и источники: слово земной глубины и бездны. Таким образом мог Платон ощутить нутро земли и описать его в «Федоне» как гигантское чрево, живот, где струятся огненные реки, как крови и воды по руслам наших артерий и кишок, где печень — тартар. Это мысли о невидимом и из невидимой глуби нашей исходящие, возможные лишь как внутренние созерцания и внятные уму, но не свету рассудка. Но еще раз вникнем в то откровение, что наша наружность, поверхность общается с космосом, неорганической природой, а нутро — г- с хаосом, органической жизнью. Чтоб нам ходить, есть, дышать, пить, а точнее: пойти, проглотить, вдохнуть, выпить, т. е. сделать однократный впуск мира в себя — через меру и квант (а это возникает от отпечатления нашей личности, «я», что есть наша мера и такт — и задает свой шаблон впускаемому), стихии должны быть очищены, формы различены и устойчивы. Значит, мир как ясность и очевидность, как «да» или «нет», есть мысль нашей поверхности (впустят или не впустят? — среднего, третьего не дано); так что мир как представление1 (теоретический разум, рассудок — их зона) есть то контрольно-пропускное определение, что совершается на рубеже: субъект-объект, и лишь для этой операции это деление предположено, априорно. Когда же я закрыл глаза, уши, рот, отвлекся от внешних кон-1 Аллюзия на вторую часть формулы Шопенгауэра: «Мир как воля и представление». - 20.XI.89