Печальные тропики

Наши хозяева по-философски относились к своей профессии эксплуататоров; не имея контактов со служащими вне работы и лишенные соседей своего сословия (поскольку между ними и ближайшими плантациями у парагвайской границы простиралась индейская резервация), они строго соблюдали избранный ими образ жизни, что, безусловно, лучше всего помогало им не падать духом. Единственная уступка обычаям континента заключалась в костюме и выпивке. В этой пограничной области, где перекрещивались традиции бразильские, парагвайские, боливийские и аргентинские, наши хозяева носили одежду пампы: боливийскую шляпу из коричневато-серой соломы тонкого плетения с широкими загнутыми полями и высокой тульей и ширипу — нечто вроде пеленки для взрослых из хлопчатобумажной ткани нежных цветов с сиреневыми, розовыми или синими полосками, оставляющей голыми ляжки и ноги, которые до икры закрывают белые сапоги из грубого полотна. В более свежую погоду ширипу заменяла бомбаша: шаро-свары, как у зуавов, богато расшитые по бокам.

Почти все дни хозяева проводили в корале, работая с животными, то есть осматривали и отбирали их для продажи. Окутанные тучами пыли животные, понукаемые гортанными криками управляющего, проходили перед хозяевами и распределялись по нескольким загонам. Зебу с длинными рогами, жирные коровы, напуганные телята сменяли друг друга в дощатых проходах, куда бык порой отказывался войти. Тогда сорок метров узкого, тонкого плетения лассо раскручивались над головой бросающего его пастуха, и как будто в тот же миг животное валилось на землю, а лошадь, торжествуя, поднималась на дыбы. 69

Но дважды в день — в одиннадцать часов тридцать минут утра и в семь часов вечера — все собирались под галереей, окружавшей жилые комнаты, для ритуала шимарран, иначе говоря, питья мате [49], приготовленного на горелке. Известно, что мате — дерево той же семьи, что и вечнозеленый дуб. Его ветки, слегка обработанные дымом в подземном очаге, перемалывают в грубый порошок цвета резеды, который долго хранится в бочонках.

Существует несколько способов пить мате. В экспедиции, когда, выбившись из сил, мы слишком нетерпеливо жаждали облегчения, то просто бросали большую пригоршню порошка в холодную воду и, быстро доведя ее до кипения, тут же — это главное — снимали с огня, иначе мате теряет всякий вкус. Тогда его называют cha de mate; это темно-зеленый и почти маслянистый напиток, как крепкий кофе. Когда времени в обрез, довольствуются terere: пипеткой набирают холодную воду и поливают ею пригоршню порошка. Кто боится горечи, предпочитает mate doce; для этого, смешав порошок с сахаром, нужно обжарить его на жарком огне, залить эту смесь кипящей водой и процедить. Но я не знаю любителя мате, который не предпочел бы всем этим рецептам chimarrao, одновременно являющийся социальным ритуалом и домашним пороком в том виде, как это делали в фазенде. Все усаживаются вокруг маленькой девочки, которая приносит чайник, горелку и сосуд — иногда это калебас с отверстием, отделанным серебром, иногда — как в Гуайкурусе — рог зебу, вырезанный пеоном. Этот сосуд на две трети наполнен порошком, который девочка постепенно пропитывает кипящей водой. Как только эта смесь густеет, она проделывает в ней ямку с помощью серебряной трубки, оканчивающейся в верхней части утолщением с дырками, стараясь, чтобы пипетка находилась как можно глубже в том самом углублении, где собирается жидкость. Между трубкой и вязкой массой должен сохраняться как раз такой зазор, который не нарушит ее однородности, но и не слишком большой, иначе не образуется настоя. Теперь остается лишь залить шимарран жидкостью и поднести ее хозяину дома; сделав два или три глотка, он возвращает чашу, а затем эту процедуру проделывают все остальные, сначала мужчины, потом женщины, если они присутствуют. Чашу передают по кругу до тех пор, пока не опорожнится чайник.

Первые глотки приносят восхитительное ощущение, по крайней мере человеку привычному, ибо новичок обжигается. Оно складывается из несколько вяжущего соприкосновения с серебряным ободком чаши, ошпаренным кипятком, с бурлящей водой, щедро покрытой питательной пеной, одновременно горькой и душистой, вобравшей аромат леса, сконцентрированный в нескольких каплях. В мате содержится алкалоид, сходный с алкалоидами кофе, чая и шоколада, однако его успокаивающее и в то же время укрепляющее действие объясняется, возможно, и дозировкой. Обойдя несколько раз по кругу, мате становится безвкусным, однако, осторожно действуя пипеткой, можно сделать еще несколько углублений и продлить удовольствие, получив небольшие дозы горечи.

Безусловно, мате намного превосходит амазонскую гуарану и тем более печальную коку боливийских плоскогорий — пресную жвачку из высушенных листьев, быстро скатывающихся в волокнистый шарик. По вкусу кока похожа на отвар. Она лишает чувствительности слизистую оболочку и превращает язык в чужеродное тело. Я не знаю ничего, что могло бы сравниться с мате, кроме комка бетеля [50], начиненного пряностями, хотя он пугает неподготовленного человека выделением обильной слюны, богатой привкусами и ароматами.

Индейцы кадиувеу жили в низинах левого берега реки Парагвай; от французской фазенды их отделяли холмы Серра-да-Бодо-кены. Наши хозяева считали их лентяями, ворами и пьяницами; их грубо выгоняли с пастбищ, когда они пытались туда проникнуть. Наша экспедиция казалась братьям-французам заранее обреченной; они относились к ней неодобрительно, хотя и оказывали нам щедрую помощь, без которой мы не смогли бы осуществить свой замысел. Каково же было их изумление, когда несколько недель спустя они увидели, что мы возвращаемся нагруженные, как в караване: большие глиняные кувшины, украшенные рисунками и резьбой, шкуры косуль, расписанные арабесками, деревянная скульптура, изображающая исчезнувший пантеон… Для них это было открытие, вызвавшее странную перемену: когда через два или три года дон Феликс посетил меня в Сан-Паулу, я понял, что он сам и его компаньон, с такой надменностью относившиеся когда-то к индейскому населению, переняли местные обычаи. Теперь маленькая буржуазная гостиная фазенды была затянута расписными шкурами, а в каждом углу стояли глиняные изделия: наши друзья играли в суданский или марокканский базар, подобно колониальным чиновникам, которыми им и пристало быть. Индейцы, став для французов постоянными поставщиками, были приняты на фазенде — там предоставлялся приют целым семьям в обмен на местные изделия. До какого предела дошла эта близость? Трудно было предполагать, что двое холостых мужчин могли устоять перед прелестью полуобнаженных индейских девушек, чьи тела в дни праздников искусно раскрашивались тонкими черными и синими завитками, которые покрывали их кожу словно изысканные кружева узкого облегающего платья. Как бы то ни было, году в 1944 или 1945 дон Феликс был убит одним из своих новых приближенных, став жертвой вероятнее всего душевного смятения, в которое его повергло посещение начинающих этнографов десять лет назад.

Магазин фазенды снабдил нас продовольствием: сушеным мясом, рисом, черной фасолью, мукой из маниока, мате, кофе и рапа-дурой. Нам дали в пользование и животных: лошадей для людей, быков для грузов, ибо мы везли с собой вещи с целью обмена их на предметы, нужные для коллекции. Это были детские игрушки, стеклянные бусы, зеркала, браслеты, кольца и духи, наконец, отрезы материи, одеяла, одежда и инструменты. Проводниками нам служили рабочие фазенды, впрочем соглашавшиеся на эту — работу неохотно, ибо они разлучались с семьями на рождественские праздники. Нас ждали в деревнях; сразу после нашего появления в фазенде пастухи-индейцы вакейрос разнесли весть о приезде иностранцев, везущих подарки. Она вызвала у индейцев всевозможные опасения, среди которых преобладала тревога по поводу того, что мы прибыли… завладеть их землями.

На лике