Классическая русская литература в свете Христовой правды

Дело актера – весьма серьезное и не однозначное. Человек-актер внутренне начинает двоиться, и уже непонятно: где “я” и где “не я”. Эти маски прирастают. Сейчас, вспоминая, чувствуется, что Высоцкий – Гамлет и Высоцкий – Свидригайлов, пожалуй, личности разные, хотя в Свидригайлова он включает и гитару и даже свои собственные песни.

Наша задача рассмотреть этот феномен Владимира Высоцкого, который, действительно, важный, рассмотреть его в свете Христовой правды. Высоцкий не брезговал самосвидетельством, но, в отличие от Солженицына, он не любил оглядываться назад, как бы внутренне он всё время простирался вперёд. И, конечно, такой позорной “молитвы” как у Солженицына в 1971 году, он бы никогда не стал сочинять.

Баллада Высоцкого “О детстве” – это переосмысление целого поколения.

Первый раз получил я свободу

По указу от тридцать восьмого.

И тут же аллюзия:

Первый срок отбывал я в утробе,

Ничего там хорошего нет.

Он обладал изумительным даром афоризма. В этой же балладе “О детстве” он определил социализм в три строки, что не удалось ни Марксу, ни Энгельсу, ни Солженицыну, ни Ленину, ни Сталину.

Все жили вровень, скромно так,

Система коридорная,

На тридцать восемь комнаток -

Всего одна уборная.

Сама “система коридорная” – это фаланга по Фурье, а фаланга по Фурье – это ущербная копия с Пахомия Великого, с того самого монастырского устроения, принесенного ангелом – вот она, дьявольская образина. Комнаток 38, а у Пахомия Великого – 40, то есть даже порядок совпадает.

Система искусственных дефицитов, которая оставалась при этом режиме до последнего дня, пока при Горбачеве не поперхнулись ею. Люди должны быть ограничены в своих потребностях, даже самых насущных, и удовлетворение этих потребностей они должны были получать, как великую милость, из рук государства – это принцип социализма.

Только Вениамин Федченков из своего прекрасного далека мог предположить, что, мол, при социализме некому и нечему завидовать. Когда Вениамин вернется в Ригу епархиальным архиереем и когда будут пытаться ограбить его кафедральный собор под руководством лейтенанта милиции, тогда-то он кое-что поймёт.

Всё проедено завистью, всё этой завистью пропитано: зависть – это второе “я” все всем завидуют. Время, в которое родился Высоцкий, остается для него навсегда “пеплом Клааса”, который стучит в сердце. Поэтому постоянно что-то проходит. В той же балладе “О детстве”

Их брали в ночь зачатия,

А многих даже ранее, -

А вот живет же братия,

Моя честна компания.

И, наконец, Высоцкий (его отец – полковник КГБ) переосмысляет менталитет своего поколения: мальчишки, которые мечтали стать героями, становятся разбойниками.

Любопытное подтверждение. Аверинцев старше Высоцкого всего на один год. Поскольку я его ученица, а обучал он меня дома, это было единственное, что ему удавалось, так как он с детства был запуган – он боялся аудитории; боялся ученых советов; боялся всякой официальности и только в своем кабинете, подчиненный только своей совести и своему интеллектуальному багажу, тут мог чему-то научить. (В детстве Аверинцева чуть не убили (рассказывала его мать): поймали в туалете и били; потом лежал в больнице, перевели в другую школу).

У Высоцкого в балладе “О детстве”

А в подвалах и в полуподвалах

Ребятишкам хотелось под танки.

Не досталось им даже по пуле,

В ремеслухе живи да тужи,

Не дезнуть, не рискнуть, но рискнули

Из напильников делать ножи.

……………………………

На стройке немцы пленные

На хлеб меняли ножики.

В отличие от Рубцова, в отличие, тем более, от Твардовского, Высоцкому удалось стать и лирическим поэтом.

Телефон для меня, как икона,

Телефонная книжка – триптих,

Стала телефонистка Мадонной,

Расстоянья на миг сократив.

Кстати, сразу же видны родовые черты, – конечно, это Марина Ивановна Цветаева; это ее интонация. Высоцкий, действительно, черпал у нее щедрой рукой; он не получил литературной школы, но, оказывается, получил серьезную литературную выучку – учится-то он умел. Высоцкий хорошо проштудировал и Блока и Марину Цветаеву. Когда мы смотрим его лирические образцы

Не ведать мне страданий и агоний.

Мне встречный ветер слёзы оботрёт,

Моих коней обида не догонит,

Моих следов метель не заметёт.

Интонация-то – знакомая: (А. Блок, “Поэты”)

Пускай я умру под забором, как пёс,

Пусть жизнь меня в землю втоптала,

Я верю, то Бог меня снегом занёс,

То вьюга меня целовала.

У Цветаевой он, пожалуй, взял еще больше – у Цветаевой он взял вот этот навык баллады, но только у Цветаевой баллада – это раннее ее состояние, а в зрелом состоянии она будет писать поэмы: поэму “Горы”, поэму “Конца” и так далее. А ранняя Цветаева – “Романтическая баллада”

Заря малиновые полосы

Уже роняет на снегу,

А я пою нежнейшим голосом

Любезной девушки судьбу.

Про то, как редкостным растением

Цвела в светлейшей из теплиц

В высокосветском заведении

Для благороднейших девиц.

Но в том‑то и дело, что это пишет молодой поэт, а Высоцкий обращается к балладе будучи поэтом зрелым. Он пишет баллады не только для себя; он пишет баллады от женского лица, сначала для Марины Влади, своей второй законной жены. Но только “Я несла мою беду” – это бессмертное произведение и как раз из жанра баллады.

Я несла мою беду

По весеннему по льду.

Надломился лед, душа оборвалася,

Камнем под воду пошла,

А беда, хоть тяжела,

А за острые края задержалася.

Что за беда? Ведь баллада-то - о супружеской измене и слово “супружеская измена” ни разу не названо – всё загнано в подтекст и всё читается.

И с тех пор, с того вот дня

Ищет по свету меня,

Слухи ходят вслед за ней с кривотолками,

А что я не умерла

Знала голая ветла

Да еще перепела с перепёлками.

Кто ж из них сказал ему,

Господину моему,

Только выдали меня, проболталися.

И от страсти сам не свой,

Он отправился за мной,

А за ним беда с молвой увязалися.

Высоцкий знает вот эту народную интонацию и, во всяком случае, народную лексику: господином именуется законный муж; любовник именуется сначала – любезным другом, а потом просто – бедой или несчастьем.

Он настиг меня, догнал

Обнял, на руки поднял.

Рядом с ним в седле беда ухмылялася.

Но остаться он не мог,

Был всего один денёк,

А беда на вечный срок задержалася.

Владимир Высоцкий свои шедевры сразу отдавал гитаре, но он недаром показывал свои музыкальные произведения и Денисову, и Шнитке; и оба говорили, что, казалось бы, всё просто, но “мы так не умеем”. Пожалуй, они говорили правду.

Высоцкий формировался еще под одним определяющим влиянием. Это определяющее влияние - Любимова Юрия Петровича. Именно потому, что родной отец, который возвращался с фронта в 1945 году, когда сыну было семь лет, который потом расходился с матерью (де-факто, чтобы не портить анкеты). Высоцкий такого отца только терпел. Ему, конечно, нужен был второй отец, которого можно было бы уважать и любить, которому он позволял даже бить себя (это для него было много).

На одном из юбилеев Любимова Высоцкий специально как подарок принес свою песню “Он не вышел ни званьем, ни ростом”

Он не вышел ни званьем, ни ростом,

Не за славу, не за плату -

На свой необычный манер

Он по жизни шагал над помостом