Веселые человечки: культурные герои советского детства

Идеологические новации в описании детства Ленина не прошли бесследно и для текстов, казалось бы, хрестоматийной ленинианы. Из новых изданий книжки Анны Ильиничны Ульяновой «Детские и школьные годы Ильича» исчезает пассаж, способный, по-видимому, по мнению цензоров, натолкнуть юных читателей на предосудительные раздумья, о рискованных падениях маленького Володи головой об пол и опасениях матери, как бы он не стал дурачком [178]. Литературному «осерьезниванию» маленького Володи (вполне выразившемуся уже в романе Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых», заключительный абзац которого напоминает если не о рождении Христа, то по меньшей мере о четвертой эклоге Вергилия) [179] сопутствует его институциональная иконографическая канонизация: изображение четырехлетнего Володи, некогда подвигшее художника Пархоменко на создание знаменитого портрета, становится в 1960-е годы скульптурно-рельефным центром значка — пятиконечной звездочки, вручавшейся октябрятам — учащимся первых трех классов школы перед их вступлением в пионеры (в 1970-е годы появился пластмассовый вариант звездочки с фотографическим портретом Ленина-ребенка под стеклышком). Маленький Володя Ульянов сопутствует отныне учебе младших школьников и заучиваемым наизусть «правилам октябрят»:

Художники, иллюстраторы и скульпторы 1970-х годов, специализирующиеся на ленинской тематике, подчеркивают недетскую принципиальность Ленина-ребенка, романтическую революционность Ленина-юноши и несгибаемую решительность Ленина — вождя революции (одним из мастеров соответствующей иконографии в эти годы был сын Ивана Пархоменко — Авенир Пархоменко, фотографии с эстампов которого часто печатались на страницах газеты «Правда» под рубрикой «Лениниана»). Массовое тиражирование ленинской темы в средствах массовой информации, литературе, изобразительном искусстве, музыке, живописи и кино 1970-х годов (усугубленное официальными празднованиями 100-летнего юбилея Ленина в 1970-м и 70-летия Октябрьской революции в 1977 году) стало вместе с тем, как это ясно в ретроспективе советской повседневной культуры, визуальным и дискурсивным фоном — контрастно оттенившим расцвет неподцензурной и фольклорной ленинианы — распространения анекдотов, рисующих Ленина не вождем революции, но нагловатым и трусливым обывателем, охочим до власти и материальных благ [181].

Образ маленького Володи, благоговейно канонизированный в хрестоматийных текстах детской литературы, отныне также оказывается объектом анекдотического (и, о чем сегодня странно вспомнить, относительно небезопасного) вышучивания. Поводом к нему становится, в частности, четверостишие, известное нескольким поколениям советских детей:

Автор этого шедевра (известного в «фольклорном» бытовании, по меньшей мере, с середины 1940-х годов) [182] остается по сей день неизвестным — «интертекстуально» к нему близки сразу несколько текстов: о любви маленького Володи кататься с горок писала уже Анна Ильинична Ульянова, книжка Зощенко начинается с фразы, которую можно счесть источником стихотворного зачина («Когда Ленин был маленький, он почти ничего не боялся»), о «кудрявости» будущего вождя революции достаточно было визуальной информации (впрочем, и здесь можно найти литературные параллели: в хрестоматийной книге ленинианы 1960-1970-х годов — повести Зои Воскресенской «Сердце матери» — есть сцена, где «Володя расчесывает волосы перед зеркалом и искоса поглядывает на брата. Не получается у него такая же прическа. У Володи волосы светлые, с рыжинкой, и закручиваются в разные стороны, а у Саши шапка темных волос, блестящих, чуть волнистых и послушных») [183]. В содержательном и стихотворном отношении безымянное четверостишие наиболее близко к стихотворению Маргариты Ильиничны Ивенсен (1903–1977), поэтессы, работавшей в детской литературе начиная с 1930-х годов [184]:

Стихотворение Ивенсен, как и многие другие ее произведения, замечательно просодической простотой и естественностью интонации и вполне могло служить претекстом «фольклорного» четверостишия, но вопрос, какое из двух стихотворений было в данном случае исходным, не решается столь просто. Ничто не мешает думать, что четверостишие про маленького Ленина, ходившего в валенках по горке ледяной, само могло послужить источником стихотворения поэтессы. Как бы то ни было, в 1970-1980-е годы четверостишие про Ленина бытовало в школьной среде во множестве фольклорных «редакций». Оно долгое время было и (как показывает Интернет) до сих пор остается продуктивным для последующих переделок:

В 1985 году в продолжение стихотворного зачина Тимур Кибиров написал одноименный цикл стихотворений, поэтически комментирующих «воспоминания родных и близких Володи Ульянова о детских годах будущего профессионального революционера» (в отдельном издании 1995 года характерно проиллюстрированных Александром Флоренским в стиле детского рисунка и «мультяшной» аппликации) [187].

Годы перестройки отменили обязательность хрестоматийного знания о Ленине (сделав, в частности, возможным незабываемый по сей день телевизионный розыгрыш Сергея Курехина и Сергея Шолохова с историей о Ленине-грибе) [188]. Анекдоты и стишки о маленьком Володе уступают к концу 1990-х годов место анекдотам про Вовочку, происхождение которых если и связано с именем Ленина, то, как кажется, не более чем ассоциативно и вторично [189]. Предшествующая традиция официальной и фольклорной ленинианы не обнаруживает контекстов, где Володя Ульянов именовался бы Вовой и тем более Вовочкой — именем, хотя и дублирующим имя Володя, но подразумевающим иную коммуникативную модальность — инфантилизм, обескураживающую непосредственность и соприсутствие старших. Иным рисуется Володя Ульянов — самостоятельным, принципиальным и достойным подражания. Даже если видеть в этом контрасте достаточный стимул для пародирования некогда хрестоматийных представлений о Володе Ульянове, то его сегодняшняя эффективность — во всяком случае, для юной аудитории — близка к нулю.