Обратный перевод

Фихте, который 1 июня 1801 года писал о «Ключе»: «Должно быть, этот ключ ничего не открывает, потому что изготовитель такового не попал вовнутрь* [63], — имел все основания сказать так, равно как Жан-Поль вправе был бы заявить, что Фихте не побывал внутри того мира, из которого могла раздаваться такая критика его философии; поскольку, однако, горизонты и очертания такого мира были неясны и для самого автора «Ключа» (в еще меньшей степени, чем творческий мир писателя прозрачен для самого же писателя), то он не мог сказать, и не говорил так.

Итак, основанием «Ключа* — его, если допустимо говорить так, фабульным основанием — стало то, что Якоби назвал нигилизмом, то. что-было нигилизмом безосновного самополагания. При этом Жан-Полю вовсе не понадобилось это слово, — чему не стоит удивляться, коль скоро очевидно, что это слово не произвело поначалу слишком сильного внешнего впечатления на современников, а было упрятано ими в запасы памяти.

В сравнении с тем критико-сатирическим подъемом, с каким написан «Ключ к Фихте», вероятно покажется не вполне удовлетворительным тот параграф «Приготовительной эстетики» Жан-Поля (1804), который посвящен так называемым «поэтическим нигилистам». Слово тут в нужный момент всплыло наружу, но только дало относительный бледный результат. Сам Жан-Поль недостаточно озаботился проблемой конкретности и наглядности, так что даже не вполне понятно, кого же причисляет Жан-Поль к поэтическим нигилистам. Дважды в тексте появляется имя Новалиса, однако он все время числится в племянниках или соседях нигилистов. Совершенно неверно думать, что под «поэтическими нигилистами» Жан-Поль разумел вообще всех романтических поэтов и писателей своего времени, — их круг еще не обрисовался с той ясностью, что возникла лишь спустя десятилетия, к тому же Жан-Поль к разным романтическим поэтам (какие были названы так позднее) относился весьма по-разному. В своем тексте Жан-Поль слишком много ворчит и морализирует, слишком много проповедует, причем в выигрыше остаются большие эпические поэты, а странным образом подозрение ложится вообще на всю лирику, о которой после прочтения параграфа «Школы» едва ли не верно будет утверждать, что вся она испокон века нигилистична, коль скоро в сущности не требует для себя никакого материала жизни. Нигилизм как упрек ложится к тому же и вообще на молодых поэтов, и он тогда, скорее, признак неопытности и юного возраста. Реальность бурно развивающейся литературы начала века как-то уж слишком косвенно отозвалась в этом рассуждении Жан-Поля, хотя при доскональном анализе и сопоставлении с другими местами «Школы» тут можно вычитать и что-то более конкретное. О «нигилистах» (указано, что они не желают признавать правила и «рисуют эфир эфиром по эфиру» [64], — самое яркое иа сказанного здесь. Можно представить себе, что над Жан-Полем тяготела и некоторая отвлеченная заданность терминологии, особенно если представить себе, что «поэтические материалисты» представлялись ему совершенно отчетливо, особенно в лице надоевших романистов, прежде всего просветительского толка, отстающих от требований подлинного искусства.

Однако, место параграфа о «поэтических нигилистах» — прежде всего в контексте «Приготовительной школы эстетики», а больше Жан-Поль к истории слова «нигилизм» уже не относится, — она, после того как Жан-Поль выразил, единственным в своем роде, до сих пор глубоко впечатляющим, способом, свое отчаяние, визионерски и художественнофилософски, исчерпывая нигилизм как солипсистскую позицию безоснов-ного самополагания, история нигилизма пошла своим чередом. Открылась, как экзистенциальная и как собственно философская, сама проблема Ничто, и вот в этом новооткрытии заслуги Жан-Поля следует расценивать как огромные. Как писатель, как скорее теоретический создатель образов «эгоистов» во вполне новом и характерном стиле, Ф. Г. Якоби мог лишь скромно сопутствовать, «секундировать» Жан-Полю, — Валь-демар и Эдуард Альвилль Ф. Г. Якоби имеют ценность замысла, воплощенного в относительно кратких, а потому и более доступных романных текстах [65], между тем как в образе Рокероля из «Титана» Жан-Полю удалось подлинно великое создание [66], к сожалению теряющееся в конструкции мало и с трудом читаемого огромного романа; но как мыслитель, как философ, Якоби был ценим даже и самим Фихте, на которого Якоби, начиная с 1800 года, сумел оказать некоторое влияние [67], — несомненно была бы почва и для некоторого диалога Фихте с Жан-Полем, если бы его образы и мысли не «упаковывались» в столь опосредованно-зашифрованную форму, какая делала ее «неподъемной» даже и для философствующего ума: мир Жан-Поля, в сущности, требовал читателя целиком, и Фихте безусловно таким читателем не был.

А поскольку слово «нигилизм» именовало реальную позицию и реальную проблему, то вскоре после появления самого слова началось и его положительное переосмысление. Оно было необходимо именно постольку, поскольку слово «нигилизм» заново открывало и подчеркивало значимость Ничто и привлекало внимание к нему. Впрочем, чтобы показать, что в истории культуры позитивно переосмысляться может решительно все, стбит начать со скорее курьезного случая: весьма авторитетный немецкий литературовед-романист Гуго Фридрих находил, спустя полтораста лет после «Приготовительной школы эстетики» (1956), что

Жан-Поль, — когда он в своем параграфе о «поэтических нигилистах» писал, что дух нашего времени «предпочтет эгоистично предать уничтожению мир и всебытие, только чтобы опустошить в Ничто площадку для своих игр», «предвосхитил современную поэзию» [68], т. е. поэзию в той ее форме poésie pure, какая шла от Рембо, Верлена и Малларме и рисовалась тогда Г. Фридриху как совершенно отделенная от чего-либо жизненного. Тем самым все негативные оценки, какие старался дать поэтическим нигилистам Жан-Поль, внезапно обратились в положительные качества и в похвалы им.

После такого случая необходимо, однако, обратиться к предельно серьезным начинаниям давних пор, к начинаниям столь серьезным, что, по всей видимости, для развития их нехватило даже и всей мыслительной широты немецкого классического идеализма. Что совершенно ясно (так и бывало в истории культуры много раз), идея взять появившееся у Якоби слово в положительном смысле была вполне естественной. В лекциях И. Г. Фихте 1813 года она проявилась в форме следующего обращенного к слушателям вопроса:

«А что если мы, не будь дураками, да и будем гордиться как раз этим самым, [полагая] саму завершенность и всеохватность своего взгляда в том, что он есть именно нигилизм, т._ е- строгое доказательство абсолютного Ничто вне пределов единой незримой жизни, именуемой Богом» [69].

Как можно видеть, Фихте делает здесь лишь некоторую мыслительную попытку, которая, очевидно, не имела продолжения именно в его творчестве. В этом смысле нужно, по-видимому, счесть чрезмерной следующую, в общем как раз весьма удачную констатацию Манфреда Риделя относительно нигилизма: «Изначально “нигилизм” — это 1er mi nus technicus для обозначения последовательно номиналистической позиции критицизма, согласно которой человеческому познанию предзадан лишь материал — “хаос многообразного”, — тогда как целое предмета познания “порождается” лишь присущими познающему субъекту формами созерцания и мышления» [70]. «Чрезмерность» здесь только в том, что «нигилизму» придается — для своего времени, т. е. для рубежа веков — функция реального, продуманного термина, соответственно получающего и продуманную дефиницию. Однако функционировало слово безусловно совершенно иначе, как бы в виде некоторой пробной «этикетки», и Якоби, вводя слово, не думал о его дефиниции, а только предполагал, что оно, возможно, схватывает самое существенное в позиции Фихте. Осталось выявить это самое существенное, однако это сделать (именно так) удалось лишь М. Риделю в 1978 году. Это уже взгляд историка философии, которого могут не касаться частности пробного, или слишком свежего, или сугубо неустойчивого функционирования слов.