Мир культуры. Основы культурологии

“Нана” описание смерти героини, чтобы понять, как

автор устраняется от оценки происходящего и лишь с

фотографической точностью передает его мельчайшие

подробности.

Импрессионизм (фр. impression “впечатление”)

437

Э.Мане.

Портрет Эмиля Золя

также пытался “улучшить” реализм, стремясь отразить текучее мгновение жизни во

всей его непосредственности. Название возникло в живописи после появления в

1874 году картины Клода Моне (1840—1926) “Впечатление. Восходящее солнце”.

Сформировавшись в живописи — Клод Моне Эдуар Мане (1832—1883), Эдгар Дега

(1834—1917), Огюст Ренуар (1841—1919), Альфред Сислей (1839—1899), — он

получил развитие в скульптуре — Огюст Роден (1840—1917) и в музыке — Клод

Дебюсси (1862—1918), Морис Равель (1875—1937). Для импрессионизма важно

богатство изменчивого мира, которое передается “разнообразной техникой мелких и

точечных мазков”[341, с. 106] в живописи, смешением цветов, нечеткостью

контуров, которые действительно вызывали у зрителя полное впечатление

естественности и воздуха, наполняющего полотна импрессионистов [259]. В музыке

— это звучание “стихий”, стремление к передаче впечатлений от лунного света,

мгновенного настроения, неустойчивого и капризного.

Импрессионизм для многих художников стал

ступенью для перехода к другой системе отражения

мира — символизму. Для него свойственно

представление о мире как слабом отблеске мира идей,

которые можно постигнуть лишь при помощи

интуиции.

Жан Мореас,

автор Манифеста

символистов, писал: “Противница наставлений,

декламации,

фальшивой

чувствительности,

объективного описания символистская поэзия

пытается одеть Идею в осязаемую форму... Идея, в

свою очередь, вовсе не должна показываться без

роскошных одеяний внешних аналогий... Таким

образом ... картины природы, все эти конкретные

явления не могли бы выступать сами по себе: здесь это

осязаемые оболочки, имеющие целью выявить свое

скрытое родство с первичными Идеями” [109, с. 106,

О. Роден. Ева

107]. Символисты предполагали, что некогда, в древности, в мире царила Красота —

некое общее космическое состояние мира. Вследствие деятельности человека эта

красота была утеряна, и роль искусства заключается в том, чтобы найти следы,

знаки, которые могут помочь осмыслить или возродить ее. Эти знаки существуют

“рядом” с реальностью и представляют собой нечто тайное, или, как говорил

великий бельгийский поэт и драматург М. Метерлинк (1862—1949), область

“невидимых и роковых сил”, которые можно выявить только таинством искусства,

иносказаниями, переплетением ассоциаций или мистическим экстазом. Раскрыть

тайны мира может сон, мечта, сказка:

О, если б снова я достиг,

Сквозь сон моих ресниц смеженных,

До роз, когда-то благовонных,

Полузакрытых грез моих!

438

Я жду, что снова пред очами

Зазеленеет их мечта,

И месяц синими перстами

В молчаньи распахнет врата.

Э. Берн-Джонс.

Атлант, поднимающий Землю

***

Боже! Боже! на стеблях от лилий

Вырастают странные цветы;

Мерно взмахи серафимских крылий

Движут воду в озере мечты.

И за чашей чаша расцветает

На воде, по знаку, в этот час,

И душа, как лебедь, раскрывает

Крылья белые усталых глаз.

[187, с. 8]

Можно заметить, что на грани XIX и XX веков

мысль о потерянности человека, его жизни как пути

страданий, бесконечного и бессмысленного поиска

совершенства прозвучала именно в символизме.

§ 3 Человек на грани времен

XIX век в Европе отнюдь не был безбурным, скорее

О. Бёрдсли.

наоборот, по насыщенности событий, по их масштабам и

Павлинье платье

результатам он во многом предварил и достижения, и

катаклизмы XX века. Европа XIX века, как и другие континенты мира, сотрясалась

от революций, освободительных войн в Европе (Венгрия, Болгария, Румыния). В

этот же период произошло объединение Германии и Италии, начались грабительские

захватнические войны Франции, Англии, Испании на Востоке и в Африке.

Первоначально обособленное промышленное развитие различных стран постепенно

превращается в мировой процесс. Казалось, что великие открытия и изобретения

века принесут человечеству освобождение от многих бед и откроют людям дорогу к

знанию и счастью. Но так не случилось.

Капиталистическое устройство общества сменило

одну форму угнетения другой, несправедливость не

уступила место всеобщему благоденствию, в обществе

лишь усугубился индивидуализм, несущий с собой

отчуждение всех от всех и от всего. Даже пришедшая к

вершинам положения в обществе буржуазия

утрачивает свой оптимизм, поскольку никаких других

связей, кроме чисто корыстных, она не предложила

439

миру. Многие представители интеллигенции почувствовали, что общество в той или

иной форме зашло в тупик, поскольку к концу века исчезло ощущение причастности

каждого к историческим событиям, исчезла и возможность такой причастности. То,

что воспринималось романтиками как эмпирическая пошлость, пошлость

повседневности, заполняет все жизненное пространство каждого представителя

практически любого социального слоя. Это необыкновенно явственно запечатлено в

автобиографическом романе “Голод” норвежского писателя Кнута Гамсуна (1859—

1952). Он показывает различные слои общества, и везде царят ледяное равнодушие,

черствость, углубленность в повседневные заботы, за которыми нет ничего светлого.

“Общество, какое оно есть, не желает ничего знать о своих изгоях, о тех, кто

оказался выброшенным на обочины жизни, ибо каждый человек в этом обществе

занят собой, своими мыслями и делами” [68, т. 1, с. 15].

Век начинался не только реакцией на идеи Просвещения и Французскую

революцию, но и большими иллюзиями. На гребне этих иллюзий рабочие сделали

попытку договориться с приходящей к власти буржуазией. Чартисты, написавшие

требования о введении всеобщего избирательного права, повышении зарплаты и т.д.,

полагали, что, собрав подписи под этими требованиями и доведя их до парламента,

можно добиться их исполнения без революций и насилия. Это были не последние

иллюзии века, которым не суждено было осуществиться. Так же точно не

оправдались надежды на научный прогресс. Многие выдающиеся умы Европы

констатировали торжество буржуазной посредственности. Если в первую половину

века каждый ощущал себя участником исторических событий, то во вторую

половину— история ушла с полей сражений, баррикад, она творилась “даже не в

кабинетах министров, а в банковских конторах, в редакциях бульварных газет и за

прилавками модных магазинов. И человек мог стать дельцом, но никак не деятелем.

При этом он был обезличен и опустошен теми

Э. Рено.

Коммуна.

пошлыми, но всеохватывающими формами, в которых

Посвящается

проявлялась борьба всех против всех” [121, т. 7, с.

Национальной

236, 237]. К концу века в общественной жизни

Европы сформировались две резко противоположные тенденции: пессимистическое