Политэкономия соцреализма

Ужасная эта картина (бедные европейцы и не подозревают, что на них движется, и, видать, вновь на долю восточных славян выпала защита Европы от страшного азиатского нашествия, на этот раз – природного). Фантазии не только прямо войдут в «Поэму о море», но обретут плоть «научных обоснований». Довженко буквально «взахлеб» рассказывает о встрече в Союзе писателей с академиком Винтером, «корифеем нашей энергетики», и инженером Маркиным. Под впечатлением этой встречи он сообщает непонимающим соотечественникам, что «у нас в европейской части нашего Союза вода неправильно распределена… воды не хватает: реки текут на север, унося тепло и влагу, энергию туда, где их нельзя использовать. Нам придется сейчас занимать воду юга у севера. Мы будем строить плотины на Печоре, Вычеге и других реках на Севере. Это главным образом земляные работы, они проводятся для того, чтобы дать Волге дополнительно примерно 45–55 кубических километров воды. Это немного больше Днепра, и эти воды нужно будет снять с севера и направить на юг».

Он в восторге от рассказов «о новых реках азиатской части Советского Союза», ведь «энергетические ресурсы, уголь находятся главным образом по ту сторону Урала» [1041]. Он увлечен «возможностью создания на Енисее выше Полярного круга и на Оби… электростанции, могущей создать водохранилище размером почти в Каспийское морс… чтобы пустить огромные воды с севера на юг… [ведь] на Европу движется из Средней Азии пустыня через Нижнюю Волгу, через Южную Украину, Молдавию, Венгрию и т. д. Конечно, многим десяткам миллионов европейцев и в голову не приходило, какие надвигаются на них беды… но только мы в состоянии бороться с наступлением пустынь». Так что «направление сибирских рек, уносящих воды в Ледовитый океан, должно быть изменено, и когда эти воды пойдут на юг, они создадут совершенно иной режим нашего юго–востока и очаг суховеев будет уничтожен в своих корнях, что будет иметь огромные, неисчислимые полезные последствия для наших великих пространств. Очевидно, вопрос идет о том, чтобы создать на нашем юго–востоке условия жизни для будущих ста миллионов наших потомков, самой красивой и богатой жизни в полном смысле слова» [1042].

Но это только часть дела «преобразования неразумной природы». Существует, оказывается, возможность «построения плотины в Беринговом проливе и соединения нашей Чукотки с Аляской… На этой плотине можно установить атомные станции, которые будут из Великого, или Тихого, океана перекачивать воду особыми трубами в Северный Ледовитый океан.

Надо сказать, что в Беринговом проливе существует течение с юга на север в течение полутора месяцев, начиная с августа. Нужно подхватить эту естественно образовавшуюся тенденцию движения, только воду эту подавать подогретую до нескольких сот градусов на атомных станциях. То есть речь идет о создании искусственного Гольфстрима на основе атомных станций примерно в две трети ныне существующего.

Что от этого произойдет? Во–первых, льды Северного Ледовитого океана перестанут через Берингов пролив спускаться на юг. Отсюда произойдет заметное потепление нашего северо–востока… Охотское море перестанет быть лоханкой льдов, на Дальнем Востоке сразу потеплеет, и начнется потепление во всей стране… Исчезнет наша азиатская вечная мерзлота, обнимающая собой грандиозные просторы. Есть даже предположение, что дальнейшие мероприятия, если будут проведены в достаточной мере, могут нашу Московскую область превратить в субтропическую область» [1043].

Давние землеустроительные фантазии получают новую пищу, ведь «человеческое общество только сейчас приступает, впервые за всю историю своего существования, по–настоящему к приведению всей земли в целом в порядок» [1044]. Примерами такой упорядоченности явились для Довженко «мировые проекты», в которых геополитические фантазии переплелись с идеями «второй природы». Он с восторгом говорит об идее создания гидроэлектростанции на Гибралтаре, «чтобы отгородить Средиземное море от Атлантического океана. Можно понизить таким путем уровень Средиземного моря на двести метров, в результате чего получить электроэнергии в размере ста миллионов киловатт»; или о создании «внутреннего моря в районе озера Чад путем поворота реки Конго»; или о проведении «75–километрового канала от Средиземного моря в Сахару, чтобы создать еще одно внутреннее море, которое будет иметь огромное значение для увлажнения пустыни» [1045].

Идеи «приведения всей земли в целом в порядок», кажущиеся сегодня дикими и захватившие Довженко в 1950–е годы, «проросли» именно у него потому, что были близки ему всегда, были связаны с идеями «глобальных преобразований» 1920–1930–х годов, что было замечено еще в связи с «Землей»: «непоколебимая вера в то, что человечество способно соотнести законы своего общества с гармонией законов природы, – и составляет суть религии природы Александра Петровича Довженко» [1046]. «Природные стихии и силы жизни, – говорит другой исследователь его творчества в связи с идеями «новой «первобытности»», – не признают внешней им дисциплины и порядка, не выполняют указаний. С точки зрения ленинизма, очевидно, природа сама по своей природе мелкобуржуазно–анархична. Речь идет о силах, которые не подчиняются ни диктатуре, ни демократии, ни каким‑нибудь изобретениям для власти и порядка; о силах, которые лежат в фундаменте цивилизации, но сами же этот фундамент подрывают» [1047].

О том, насколько идеи эти органичны для советского сознания, парадоксальным образом свидетельствует главный современный мифолог этого сознания Дмитрий Пригов, поместивший их в свой советский космос. Скажем, «самостийность» погоды является несомненным вызовом мировой гармонии:

Погода, однако, лишь частное проявление стихийной природы, также оказывающейся враждебной «принципу стабильности и постоянного улучшения»:

Мир «Поэмы о море» и есть такой «бесприродный» мир. Создание такого мира – предприятие, безусловно, небывалое, требующее новой выразительности. Потому‑то, следует думать, довженковский «романтизм», декламация и резонерство приобретают столь острые формы в «Поэме…». Бушующие в фильме прямо‑таки шекспировские страсти, яростное обличение стяжательства, «моральной нечистоплотности» и других «пережитков в сознании людей» (кажется, Довженко более всего обеспокоен тем, чтобы такие люди не «вошли» с этим в коммунизм) сменяются какой‑то выспренной «лиричностью» (в роли «лирического героя» выступает… генерал).