Классическая русская литература в свете Христовой правды

“Новости дня” знамениты, главным образом, тем, что однажды ещё при жизни Александра III, то есть до 1894 года, в газете был напечатан анекдот о солнечном затмении. Публика приняла этот анекдот как пророчество и приписала его Иоанну Кронштадскому, потому что кому же пророчествовать, как не ему.

Вот Розанов и пишет: “Гуще идите, “Копейка”, “Новости дня” и другие, – прекрасное обольщение кончилось; это – литература мусорная (потому что несвежая газета сразу же превращается в мусор)”. Как напишет Цветаева за границей

От вчерашних правд

В доме - смрад и хлам.

Даже самый прах

Подари ветрам!

Литература становится множественной, но цена её - ноль.

Нечто подобное напишет и Булгаков в “Театральном романе”: Максудов, пережив свои приключения в эпоху гражданской войны, осел в Москве; служил в газете “Гудок” и, написав свой первый роман и напечатав его в единственном частном журнале “Родина”, попадает в литературный мир, где и выступает “то, что осталось от русской литературы”. Измаил Александрович Бондаревский, конечно же, – Алексей Николаевич Толстой, который рассказывает про Париж; светлокудрый Лесосеков - уж одна фамилия чего стоит; а это – Леонид Леонов; Ликопастов – это Слёзкин, который сейчас уже никому не известен.

Но важно другое; окунувшись в этот новый околосоветский литературный мир, Максудов пишет с глубокой иронией (это то, что впоследствии стало называться “редуцированный смех” [222], чувствуется, что ещё по старой памяти проступает старая терминология, но производит она впечатление комическое.

“Ужасное сознание, что ничего я не извлек из книг самых наилучших писателей, путей? так сказать? не обнаружил, огней впереди не увидал и всё мне опостылело”.

Советская власть начинает выполнять наскоро сколоченную культурную программу. Но представители власти – все были интеллигенты или полуинтеллигенты, и как бы они ни отрекались от старого мира, они несли его в себе. И этот старый мир - он в них бродил, что бы они ни заявляли. Поэтому никак они не могли отрешиться от того, что нужен союз писателей, что писателей должно быть много, чтобы они удовлетворяли культурным потребностям вновь созданного общества (если этих потребностей нет, то их нужно вколачивать). Затем (а это уж совсем – менталитет интеллигента!) каждый крупный советский вождь обязательно должен иметь своего писателя (первый вождь, который обошелся без писателя, был Черненко).

Ленин взял себе Горького, потому что он к литературе был глубоко равнодушен; читать он ее не мог, так как, даже учась в гимназии, не прочел ни одной книги; если Ленин читал сцену охоты в эпопее “Война и мир”, так сцена охоты была во всех хрестоматиях.

Ленин взял Горького, потому что он уже был “буревестником революции”, потому что они уже были лично знакомы с 1905 года, потому что над Горьким всё-таки гремела всеевропейская слава; какого качества – это уже другое дело, но всё-таки и Ромен Роллан и все громко-громко за него выступали (за границей до 1928 года Ходасевич свидетельствует, что слава у Горького была настоящая).

Владимир Маяковский - поэт Дзержинского. Сергей Есенин – поэт Троцкого (впрочем, например, Флоренский преподавал Троцкому ангеологию!).

Все советское руководство несло в себе элементы русской культуры; а Троцкому, конечно, прежде всего, не хотелось смешиваться с толпой, с вульгарщиной, так сказать, поэтому он и изучал ангеологию. Так же и с Есениным – Троцкий любил лирических поэтов. Один из номеров журнала “Огонек” за 1925 год весь посвящен Троцкому и Есенину: фотография Есенина – в гробе, мать, которая пугливо озирается на фотоаппарат; большой некролог; и есть некролог Троцкого, где он называет Есенина не только гражданином Советского Союза, но и гражданином Лирики (Лирики с большой буквы, то есть как бы страны Лирики).

Именно поэтому Есенину разрешено жениться на иностранке, разрешены разъезды по всей Европе и Америке – скандальное свадебное путешествие, закончившееся разводом. И после этого Есенин как ни в чём не бывало возвращается обратно. Поэтому и Маяковский тоже катался вполне спокойно, куда хотел.

Пастернак Борис Леонидович достается Бухарину, то есть “вождю второго разбора” в то время, но который был, так сказать, перспективным; поэтому ему и разрешили иметь своего поэта. Хотя у Пастернака родители были эмигранты. Но он мог постоянно с ними встречаться и встречаться с другими эмигрантами, и это всё тоже без последствий.

Блок. Блока очень хотел себе Анатолий Васильевич Луначарский, но Блок предпочел умереть с голоду – Луначарского Блок не воспринимал на дух. Даже Каменев, кум Блока, по своим внешним проявлениям гораздо приличней. Жена Каменева Ольга Давыдовна (или Давидовна), родная сестра Троцкого, - она хоть не ходила в краденых бриллиантах, а жена Луначарского ходила.

Но даже Есенин не посвящал своих стихов Троцкому. Но советские руководители того времени были люди не совсем безвкусные, даже ценили скромность (Горький о Ленине написал только некролог); Маяковский писал всякие песнопения, но чтобы прямо стихи Феликсу Дзержинскому – не было, хотя упоминал его, но упоминал и Сталина (безвкусица пришла потом в поздне‑сталинские времена).

Своих поэтов могли иметь руководители, так сказать, определенного ранга; а которые ещё “не достигли”, то они иметь своего поэта не могли. Поэтому только в 1925 году и только после смерти Ленина Сталин пригласил троих из этой пятерки (Блок к тому времени уже умер), то есть Есенина, Маяковского и Пастернака, говорил с ними на разные общие темы, о переводах грузинских поэтов (Пастернак потом станет самым крупным переводчиком грузинской поэзии), но это была, конечно же, “проба на роль”.

Примерно начиная с 1923 года и по 1926 год включительно – становление новой советской литературы; эти же годы совпадают и со временем расцвета НЭПа: в 1925 году отменен сухой закон, который был введен в 1914 году. Первая водка называлась “рыковка”, так как Каменев освободил должность председателя Совнаркома, а Рыков стал его председателем.

Как учит нас народная мудрость – говори на волка, говори и по волку. Все эти поэты и писатели были не самозванцы, это были (кроме Горького, который был сильно раздут впоследствии), загубленные таланты. Например, даже Маяковский, который всё-таки уже набил оскомину на зубах бедных советских школьников, до революции писал настоящие стихи. Если посмотреть на пролог к поэме “Война и мир”:

Хорошо вам – мёртвые сраму не имут,

Злобу к умершим убийцам туши!

Очистительнейшей влагой вымыт

Грех отлетевшей души.

Хорошо вам, а мне сквозь строй, сквозь грохот

Как пронести любовь к живому?

Отступлюсь и последней любовишки кроха

Навеки канет в дымный омут.

……………………………………..

Что им, вернувшимся, печали ваши?

Что им каких-то стихов бахрома?

Им на паре б деревяшек

День кое как похромать.

Сегодня ликую - Не разбрызгав, душу живую,

Сумел донесть.

Единственной человечий-

Средь воя, средь визга

Голос подъемлю днесь.

А там расстреливайте, вяжите к столбу.

Я ль изменюсь в лице?

Хотите- туза нацеплю на лбу,

Чтоб ярче горела цель?

Маяковского дореволюционного советская педагогика старалась не внедрять. Недаром Блок о дореволюционном Маяковском сказал, хотя и скупую похвалу, но ведь Блок вообще был скуп на похвалы.

Это - по сравнению с тем, чту Блок писал о Бунине (кстати говоря, поэзия Бунина не выдерживает критики, так как она явно подражательна – это явно перепевы Надсона); как напишет Блок во второй о Бунине критической статье; там в одном стихотворении Бунин называет Каина братом; так Блок и пишет, что “если он не совсем погряз в гордости и в самомнении своего брата Каина, то должен признать, что книгу он написал плохую и вульгарную”. На долю Бунина остаётся подражание, если не Надсону, то Брюсову и даже Городецкому, который принадлежал тому же поколению.