История и повествование

«Were I to choose an auspicious image for the new millennium, I would choose that one: the sudden agile leap of the poet-philosopher who raises himself above the weight of the world, showing that with all his gravity he has the secret of lightness, and that what many consider to be the vitality of the times — noisy, aggressive, revving and roaring — belongs to the realm of death, like a cemetery for rusty old cars» (Calvino 1988:12).

Эта цитата взята из произведения Итало Кальвино «Six Memos for the Next Millennium», написанного в 1985 году. Книга состоит из пяти лекций, которые Кальвино подготовил для Гарвардского университета, но не успел прочесть ни одной из них, поскольку скончался в сентябре 1985 года до начала семестра.

Далее предметом моего рассмотрения будет стихотворение Иосифа Бродского «Fin de siècle» (Бродский IV: 73–77), написанное в 1989 году, в свете мыслей, навеянных последним произведением итальянского писателя. Кроме темы — конец и начало века и тысячелетия — тексты Бродского и Кальвино соединены временем написания и, задним числом, близостью смерти обоих авторов. Авторы этих произведений свидетельствуют, каждый по-своему, об обострении сознания времени к концу века. Кроме того, они доказывают правоту утверждения Е. Вебера о том, что в словосочетании «fin de siècle» акцент всегда почти без исключений падает на слове «fin» — «конец» (Weber 1999: 237).

Каковы же итоги XX века, подведенные Бродским в стихотворении «Fin de siècle»? Само понятие «fin de siècle», без дополнительных атрибутов, отсылает к европейскому декадансу конца XIX века.

Учитывая, что в поэзии Бродского каждая деталь имеет свое определенное, хотя часто амбивалентное значение, французское название стихотворения не может быть случайным. Тем не менее он написал и другое стихотворение с темой конца века — «Конец прекрасной эпохи» (Бродский II: 311–312). В нем Бродский использует русский эквивалент французского понятия «la belle époque», под которым обычно подразумевается период во Франции с конца XIX века до Первой мировой войны. Возможно, что различие между «прекрасной эпохой» Бродского и французским периодом «la belle époque» заключается в том, что во Франции эту эпоху стали называть прекрасной только задним числом, а в Советском Союзе эпоха сама назвала себя прекрасной. «Конец прекрасной эпохи» написано на пороге нового года и нового десятилетия, в декабре 1969 года, когда поэт еще жил в СССР. Само собой разумеется, что и перспектива и взгляд Бродского на эту эру отличаются от официальной историографии своего времени. В стихотворении «Fin de siècle», в свою очередь, представлен взгляд поэта-космополита (или номада, как он предпочитал определять свое положение в пространстве) на состояние мира в целом. Советский Союз в нем особенным образом не фигурирует.

При описаниях «времени конца» в конечном счете речь идет о переживании, о коллективном или индивидуальном чувстве. Как чувство времени у человека не всегда совпадает с принятым мерилом хода времени, так и века не обязательно следуют календарю. По мнению Св. Августина, основой времяисчисления может служить только человеческая душа, личный душевный процесс. Иначе говоря, мы можем измерить время только с тем условием, что наша душа способна сохранить впечатления от мимолетных, даже прошедших явлений. На самом деле мы не измеряем явления как таковые, а скорее то, что закрепляется в нашей памяти. По словам Августина, в настоящий момент существует только зоркость души, через которую будущее становится прошлым. Лишь тогда, когда событие относится полностью к прошедшему, душа может измерить его какой-либо заранее определенной меркой (см.: Whitrow 1989: 64). Каковы же впечатления, закрепленные в памяти лирического «я» Бродского, впечатления, с помощью которых его душа возвращается в прошлое и тянется к будущему? Мы не могли бы найти более подходящую тему для Бродского, поэта, для которого стихосложение представляет собой реорганизацию и реконструкцию времени, основная цель которой — фиксировать прошлое в памяти и спасать его от забвения.

Бродский подытоживает свой век, начиная с установления границы между мирами «теперь» и «прежде». Это различие подчеркивается поэтико-синтактическими приемами — анжамбеманом между терцинами [1051]:

Из перечня упомянутых вещей, кроме чувства страха, напрашивается сама собой мысль о беззаботной жизни «la belle epoque» со своими развлечениями и подчеркнутым интересом к эстетике. Можно понять описание прежнего мира как ссылку на образ жизни «новой буржуазии» эпохи НЭПа (см.: Кэмбелл 1996: 2). Эти осколки старого мира представлены Бродским в виде списка, как свойственно его поэтике. Лимонов справедливо назвал Бродского поэтом-бухгалтером (Лимонов 1984: 133–135). Он только упустил из виду, что вещи и события, записываемые Бродским, ассоциируются с каким-то определенным временем и пространством и превращаются в доказательства уникальности человеческой жизни. Перечисленные детали, носящие мнимый общий характер, становятся собранием уникальных экземпляров [1052].

В процитированных выше трехстишиях обнаруживается «филологическая метафора», под которой подразумевается описание мира как текста; «мир — текст», или «мир — книга» [1053]. Восприятие мира или явления окружающего мира как текста нередко встречается в творчестве Бродского. В стихотворении «Fin de siècle» мир сопоставлен с текстом, написанным карандашом, который резинка времени постепенно стирает с листа бумаги. От письма, то есть от прожитой жизни, не остается ни следа, лишь пустая бумага, в чьей пустоте можно упрекать уничтожающее «влияние» хода времени как на вещественные, так и на невещественные явления земной жизни. Перед поэтом пустая бумага, но его horror vacui вызван не столько боязнью утраты творческой силы, сколько страхом будущего небытия [1054]. Вернемся к другим формам отображения «филологической метафоры» в стихотворении «Fin de siècle» ниже.

Подобно уникальным вещам, и люди прошлого мира являются личностями с собственными своими судьбами:

Век Бродского — век прогресса технологии и скорости, в его начале машина и самолет сравнивались с чудесами, а теперь они даже не предметы роскоши привилегированных классов, но средства передвижения, находящиеся в распоряжении каждого человека. Автомобиль — один из самых ярких символов кончающегося века. В нем воплощаются такие господствующие ценности эпохи, как скорость, эффективность и мощь, которые проявляют мнимую энергичность и жизнеспособность XX века. Эта ложная жизнеспособность, однако, является частью той неодушевленной реальности, которая, цитируя Кальвино, принадлежит к царству смерти, образом которого служит в его записках кладбище ржавых машин.