Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Итак, после распадения родовых связей возникает «семья», сначала большая, чем-то похожая на прежний «род», с тем лишь отличием, что в семью могли входить не только кровные родственники. Это хозяйственное объединение, которое существовало издавна, постепенно обрастало соседями («сябрами») – другими семьями по соседству; возникали и другие объединения, например «задруга». По общности имущества и владений подобного круга лиц со временем стали говорить о том, что является «обьчимъ», что есть «обьчина», а это последнее и привело к рождению сельской общины-мира с круговой порукой ее членов во всем, что оставалось для них общим.

Для обозначения этого движения человеческих групп, постепенно входивших в орбиту задруг, семей или сябров, постоянно возникали наименования различных степеней родственных связей в границах отдельной семьи или задруги – новые слова или получившие новые терминологические значения прежние наименования. Стоило только распасться роду, как появились группы людей, никак не привязанных к роду и вообще к какому-либо родовому корню. Таков в XII в. и Даниил Заточник: оставшись один, он старается прибиться хоть к какой-нибудь социальной группе, чтобы не чувствовать себя тоскливо в обреченном на рабский труд мире (Романов, 1947); он согласен войти в состав челяди князя, в любую «семью», которая примет его, будь это монастырь или община. Внутренний протест с его стороны рождается лишь потому, что он не может примириться с тем, что везде оказывается в подчинении, даже женившись на «злой жене»: в те времена всякая социальная позиция личности основывалась еще на родовых отношениях и связях, утратив которые человек становился изгоем и парией. Весь период древнерусской истории состоит в противоборстве двух начал: родового быта и нарождавшихся феодальных отношений – владельческих прав по роду или по месту. Опираясь на право своего сословия, к которому человек принадлежит с рождения, он может достичь определенного места, но и само место становится важным в человеческом праве на жизнь. Родовые и территориальные связи сплелись в сложный узел и долго не могут еще распределиться между собой.

Уже в древнейших текстах обнаруживаем мы слова, связанные с новыми социальными отношениями. Сосед в Древней Руси долго назывался су-седом, в этом слове та же приставка, что и в словах супруги, или сутки; соседи не просто «сидят» рядом на одной земле, они связаны общим долгом и правом, подобно тому, как навсегда «сопряжены» супруги и «сотканы в единую нить» сутки. Сосед никогда не был на Руси лицом посторонним, в горе и в радости он был вместе с родными. «Аще сусҍда имате или родина или жену или дҍти, то позывайте к церкви вся!» – говорит Кирилл Туровский в торжественный день Пасхи. В XIII в. слово сусҍдъ известно также в русских текстах бытового характера.

Со-сҍд-и – люди, которые живут своими домами, т. е. «сидят» поблизости, но друг с другом уже не столь близки, как, скажем, прежние сябры. «Сосҍдами» называют новгородцев немцы в 70-е годы XV в.: «милыи наши съсҍды!» (Пов. Добрын., с. 188). «Псковская Судная грамота» в го же время противополагает «сусҍдовъ» «стороннымъ людемъ» (с. 13), т. е. совсем уж посторонним, пришедшим со стороны, из чужих пределов. В этой же грамоте говорится об «околныхъ сусҍдҍхъ» (с. 9), а в «Вестях- Курантах» с 1627 г. – об «окрестныхъ сосҍдахъ» (Вести, № 22, с. 35). Находятся соседи около или окрест, не имеет значения, но территориальная сопредельность их с твоим родным домом всегда понятна.

Отношение к соседям со временем изменяется. Епифаний Премудрый ставит соседей в ряд друзей: «Родители же его призваста к себҍ ужикы своя и другы, и сусҍди, и възвеселишася» (Жит. Сергия, с. 268), тут же все перечисленные лица названы «сродникы ея». Но столетие спустя в «Домострое» соседи попадают в круг неприятелей: из-за плохого сына-грубияна хозяину следует «укоризна отъ сусҍдъ и посмҍхъ пред врагъ, пред властию платежь...» (Домострой, с. 88); и власть, и враг, и сосед одинаково враждебны хозяину средневекового «дома-семьи». Все они «приезжие»: «Гостей приезжихъ у себя корми, а на сусҍдстве и з знаемыми любовно живи» (Домострой, с. 168); появляется и просто «знакомый», а сосед в этом ряду – между гостем и знакомым. «Всех ближнихъ своихъ и знаемыхъ научиши» (Домострой, с. 170) – еще одно противопоставление, на этот раз «ближние» – «знаемые». И много раньше мудрец Акир поучал сына: «Аще к сусҍду званъ будеши и, слҍзъ въ храмину, не глядай по угломъ», это неприлично (Пов. Акир., с. 256), особенно если «тебе сусҍдъ не любити начнеть» (с. 258), и потому вообще «не возмущай дому своего, егда поносъ [поношение] приимеши отъ сусҍдъ своихъ» (с. 254); «Домострой» не столь философски относится к укорам соседей. Так или иначе, но двойственный характер соседа, по-видимому, всегда осознавался, особенно в отношении к ближним. Многозначность слова сосед отчетливо проявилась при переводах греческих текстов. В них славянское слово соответствует обычно греческому plēsíos во всех его значениях – ‘близкий’, ‘ближний’ и ‘сосед’. Сначала не разобрались, кто таков сосед: действительно ли тот, кто рядом. Впоследствии другие слова показались переводчикам более точными: ближьний или ближика. В евангельском «возлюби ближнего своего как самого себя» речь идет о другом, о близком, хотя и не обязательно о родном человеке. Слова ближьний и ближика употреблялись также при переводе других греческих слов – syggenēs ‘родственник, относящийся к тому же роду’ и еще pélas ‘сосед, ближний’ и даже gnēsios ‘кровный, родной’.

Оказалась поучительной также грамматическая история слова сосед (см.: Серебряная, 1980). До XVI в. оно склонялось как все имена с твердой основой, т. е. сосҍды, сосҍдомъ (винительный и дательный падежи множественного числа). В XVII в. устанавливался уже современный мягкий тип: соседи, соседей, соседям... Но старые формы сохранялись в деловой письменности, которая отражала имущественное и правовое положение социальной группы «соседей» («подсоседников») — разорившихся безземельных крестьян, не имевших уже самостоятельного хозяйства. Только этих лиц обозначали устаревшим для XVII в. наименованием (именительный падеж множественного числа сосҍди, но винительный сосҍды), а для слова в других, характерных и для нашего времени, значениях были обычны уже новые формы склонения. Вероятно, это имя изначально было социальным термином и только позже стало употребляться по отношению к ближнему своему. Грамматическая история слова сосҍдъ в точности совпадает с историей слова холопъ, у которого также во множественном числе укоренилось мягкое склонение. Слова соседи и холопи (во множественном числе) обозначали людей подневольных: не своих и не чужих.

Сосед, как и близкий, мог быть одновременно и своим, и чужим. Потому возникла надобность в словах, которые позволили бы разграничить понятия по степеням такой близости.

Попробуем на материале древних текстов прояснить для себя семантическую перспективу расходящихся по значениям слов, некоторые из них были и вовсе нерусскими. Среди значений греческих слов, обозначавших близких в каком-либо отношении людей, определенно выделяются две группы: близкие по рождению, по родству, по роду и ближние по месту жительства. На первый взгляд такое различие не отражается явным образом в славянских переводах, однако различие все-таки есть; оно проявляется, как только мы сравним варианты слов по разным редакциям или спискам одного и того же перевода.

Plēsíos (то, что полнее всего выражает представление о ближнем, живущем, между прочим, и по соседству) в первоначальных переводах Кирилла и Мефодия передавалось словом искрьнъ (отсюда позднее искренний), в последующих переработках текста – словом подругъ, а еще позже и уже устойчиво, как книжная традиция, – словом ближьний (Евсеев, 1897, с. 107, 121; Ягич, 1902, с. 92; Ягич, 1884, с. 44; Слав. Апостол, с. 76, 211-212; и мн. др.). Это значит, что в известном стихе из Евангелия от Матфея (XIX, ст. 19) «и възлюби ближьнего» первые славянские читатели видели другие слова: «възлюби искрьнего своего». Искренний – тот, кто рядом, возле тебя; до сих пор в русских говорах сохранились наречия того же корня: кри, крей- подле, возле, тут, рядом. Искренний ближе к сердцу, ему доверяешь, потому что от него зависишь. Это настоящее, подлинное, не заменимое ничем отношение, второе «я» человека, и ясно, что искренний – все-таки ближе «ближнего моего». Все значения слова искренний, которые мы только что представили, вторичны, они развились гораздо позже, кроме, быть может, значения ‘настоящий, подлинный’, т. е. такой, который ближе всего к сути. Ср.: «Другое намъ искрьнее тако же авва сь Иоаннъ... игуменъ... повҍда» (Син. Патерик, с. 140) – поведал, как на самом деле было, ближе всего к правде. В исходной точке переноса значения по сходству искренность понималась как точное подобие правды, однако не сама правда. В конце XIV в., когда попали на Русь переведенные на славянский язык сочинения Дионисия Ареопагита, стали говорить также об искренности чувств и переживаний; «сирҍчь искрьнство естьствено» (СлРЯ ХІ–ХѴІІ вв., вып. 6, с. 261) – это понимание пришло вместе с новыми философскими учениями и веяниями в искусстве (Андрей Рублев). Понятие об искренности стало необходимым в условиях нового быта, когда контакты между людьми постоянно расширялись; однако внутренней основой, на которой развивалось само новое понятие, стало древнее представление о родстве или, во всяком случае, близости к человеку, которому можно доверять как самому себе. В противопоставлении «искренний – обманный» для Древней Руси важнее казалась сторона обманная, она отмечается эмоциональной памятью как нечто, внушающее опасение, тогда как со стороны искреннего подвохов не ждут. Искрь – всегда ‘близкий’, это прилагательное равнозначно, например, такому распространенному тогда слову, как сердоболя.