Пространство библиотеки: Библиотечная симфония

Итак, библиотекарь конструирует различные схемы синтаксиса библиотеки. Другое дело, что эти схемы не постоянны, требуют усовершенствования, поскольку наступает время, когда они уже не удовлетворяют потребности читателей. Тогда необходим выход за пределы существующего синтаксиса. Начинается искусство профессионала: разыскание, поиски неалгоритмизированных решений, накопление и использование опыта и т.п. «Вторжение» искусства заканчивается созданием новой схемы, потом, через некоторое время, снова несоответствие и опять поиски нового. В процессе поисков таких оптимальных схем происходит постоянное «сближение» библиотечной науки и искусства.

Для дальнейшего формирования библиотечно-библиографической науки сегодня универсальности уже недостаточно. Я вряд ли скажу что-либо новое, но известно, что чем выше уровень обобщения, чем решительнее и больше покрывает оно времени и пространства, тем бессодержательнее оказывается с библиотечной точки зрения. Синтаксис библиотеки помогает вплотную подойти к отдельному тексту и оценить его содержание в индивидуальной полноте и своеобразии. Это делает обобщённые оценки неинтересными, поскольку теряется смысл. «Неинтересно» то, в чём нет смысла. Смысл предполагает особенность и новизну. Ответы, заготовленные, как это часто бывает впрок, на самом деле никакие не ответы [52]. Ведь они не рассчитаны на вопросы.

Кто-нибудь нпременно спросит: а причём, собственно, здесь синтаксис? Ведь что бы ни говорилось о книге, библиотеке и чтении, кроме сугубо индивидуального влияния на личность, существует всегда и общее. Причём, чем дальше отодвинуться хронологически, тем более различия сближаются и, как в случае с пятью законами Ранганатана, различия исчезают вовсе и законы приобретают почти универсальное звучание.

Хочу надеяться, что в трактовке библиотеки как метатекста внимание современного читателя привлекает то, что выражено непривычно, нестандартно, но по психологической сути вместе с тем узнаваемо, близко. Или кажется таковым. Скажем, книги Петра I в БАН. Если вдуматься, то его книги не представляют библиотеку как Библиотеку. Но они образуют некую конструкцию, форму, благодаря которой мы угадываем в себе и для себя библиотеку. Книги Петра порождают текст, посредством которого БАН читается как метатекст. Один текст читается с помощью другого текста. Что же получается? Получается, что мы строим образ книг библиотеки Петра в форме текста и этот новый текст обладает смыслом. Таким образом, смысл рождается из конструкции, из формы, из синтаксиса. Синтаксис в этом случае порождается библиотекарем. Означает ли это, что в синтаксисе есть психология? Конечно, ведь его создаёт человек. Если знаки синтаксиса оставляют в нас след, совпадают с нашим опытом, то у нас имеется возможность его (синтаксис) «развернуть». Если нет, диалог не возникнет.

Поясню эту мысль. Общеизвестно, что любая крупная библиотека мира имеет в своих собраниях документы разных эпох, разных стран и разных времён. Чтобы между ними состоялся диалог, чтобы иная культура воспринималась потенциальным читателем другой эпохи наиболее отчётливо, синтаксис библиотеки «приспосабливает» то или иное собрание к своему фонду. Как только «чужое» становится достоянием другой культуры, оно, в сущности, уже не чужое, оно становится «своим». Так, русская коллекция красноярского библиофила Г.В. Юдина в Библиотеке конгресса стала фактом американской культуры; индийские материалы в Британской библиотеке — фактом культуры английской; польская коллекция Залусских или личная библиотека Вольтера в Российской национальной библиотеке есть факт культуры русской. Таким образом, подлинным фактом отечественной культуры чужое становится только тогда, когда оно воспринимается именно как своё. Библиотека через синтаксис устанавливает новые контакты с культурой прошлого. Прошлое становится равноправным партнёром, а не просто текстом, подлежащим научной обработке.

Другими словами, библиотека есть не только место, где происходит встреча с прошлым, не только механизм, обеспечивающий к нему доступ, но и язык общения. Синтаксис выступает как посредник в том, что одна эпоха поймёт другую, а непосредственно роль языка выполняет, в частности, систематический каталог. Систематизация «оживляет» процессы библиотечно-библиографической деятельности. Наша привычка видеть все вещи во взаимосвязи и взаимодействии с окружающим пространством даёт возможность переходить нечётко очерченные границы реального мира.

Проследим ход рассуждений известного философа и информатика Ю.А. Шрейдера. «Суть библиотечных каталогов, — пишет он, — прежде всего в том, что они соотносят физическую структуру хранения документов со структурой организации мыслей. При этом принципиально важен вопрос: существует ли объективная «структура организации мыслей», одинаково обязательная для всех, или она развивается вместе с появлением или усвоением новых мыслей? Теоретики информационного поиска фактически стояли на первой точке зрения, в то время как практики библиотечного дела и библиографии, в сущности, стоят на второй. Им хорошо известно, как важно внимательно относиться к «неприятным» вопросам творчески активных пользователей, ищущих в каталоге те смысловые связи, которые в нём не отражены. Задача состоит в том, чтобы организовать библиографические каталоги, способные ассимилировать опыт и интуицию пользователей, обнаруживающих нетрадиционные, но важные связи между знаниями» [53].

В сущности, об этом же пишет и американский библиотековед из штата Иллинойс Джеймс Ла Рю: «Однажды — и всё это в течение примерно 20 минут — женщина… заказала книгу, критикующую Театр Абсурда, ребёнок хотел узнать, что у нас имеется по «принципу неопределённости» Гейзенберга, а два подростка перерыли всю коллекцию записей Джона Кейджа. Когда эта парочка с хихиканьем удалилась, меня словно осенило. Внезапно мне стало ясно, что все мы — каждый посетитель и я — были совершенно одним и тем же. Как заметил Гейзенберг в другом контексте, наблюдатель взаимодействует с наблюдаемым.

Вот тогда-то я и решил, что захотел стать библиотекарем. Это казалось мне прекрасной профессией. Ты должен быть способен вести разговор с любым человеком. Как ничто другое, требуется энциклопедический взгляд на мир. Это была та единственная знакомая мне работа, где вы могли специализироваться в качестве эрудита.

Цель библиотечного дела — или это казалось мне в момент озарения (insight) — помочь людм найти то, что они ищут, сами того не зная; то есть, сделать для них доступными вещи, действительно культурно связанные» [54] (P. 385).

Ла Рю предложил рассматривать библиотековедение как науку о «серендипности» [55]. Я бы предложил другой перевод этого термина — «интуитивное озарение». «Мы удивительно легко забываем, — заключает он, — что… библиотеки воистину являются коллективной памятью человечества. И как таковые, они есть источник всех будущих открытий. Именно поэтому мы должны сделать доступной всю собранную нами информацию с тем, чтобы с ней можно было легко обращаться. Мы также должны отдавать себе отчёт относительно совершенствующихся технологий, которые не только сделают возможным сортировку заранее подготовленных сведений, но также будут иметь в конечном итоге порождение нового рода информации.

Чтобы помочь людям найти «то, не знаю, что», нам нужен новый подход к определению, что есть библиотековедение. Я скромно предлагаю: Наука Интуитивного Озарения» (P. 389).

Рассуждая о пространстве библиотеки, имеет смысл поговорить и о времени. Как будет строиться синтаксис в библиотеке будущего, как на выбор схем повлияет время? В самом деле, нам всегда хочется знать, когда и как зародились и развивались во времени новые идеи и формы библиотечной жизни, свидетелями расцвета которых были наши предшественники. Нам хочется рассматривать некий период времени как залог, скрытое обещание того, что обязательно исполнится в будущем. С этой целью учёные с особой тщательностью выискивают ростки нового в старом, строят гипотезы, иногда искусственные. Вместе с тем, в поисках новых форм мы как-то забываем, что в истории, как и в природе, умирание и зарождение следуют друг за другом. Старое умирает в то же время и на той же почве, где новое зарождается [56]. Есть жизнь, есть материал для воспоминаний, и наступает время, когда подводятся итоги и мы думаем о будущем. Ощущение времени даёт возможность человеку остановиться, почувствовать своё отношение к прошлому, показать заинтересованность или безразличие к тем или иным событиям, фактам, людям. В каком-то смысле книга в библиотечном пространстве останавливает время и концентрирует внимание личности на самой себе, способствует процессу самопознания.