Я - дирижер

Шарль Мюнш

"Я - Дирижёр"

Глава I

Прелюд на несколько тем

На протяжении более чем тридцати лет я мечтал написать эту маленькую книжку. И вот почему.

В один из зимних вечеров я бродил по заснеженным улицам Страсбурга, пьяный от музыки, до потери рассудка очарованный дирижером, который открыл мне симфонию Брамса. Вдруг я поймал на лету диалог, врезавшийся в мою память.

- Великолепный концерт, - прошелестел капризный голос.

- Подумаешь, милочка, - возразил некий самоуверенный тип с убежденностью, пригвоздившей меня к месту. - Это же превосходный оркестр! Вообще не пойму, почему это принято, чтобы перед ним вечно торчал дирижер...

- Как раз это я говорила себе в течение всей симфонии Брамса, - добавил капризный голос с легким удовлетворенным смешком...

В это мгновенье я испытал неистовую потребность прекратить парою крепких слов болтовню капризной дамы и самоуверенного субъекта.

Спустя тридцать лет эта возможность представилась, но боюсь, что ответ будет чуть подлиннее.

Я хочу им сказать: да, вы правы! Быть дирижером - это ведь не профессия, это призвание, подчас священнослужение... и нередко болезнь; да, болезнь, от которой не излечит ничто, кроме смерти. Этого вам, господа, не понять.

И еще: десять или пятнадцать лет обучения в музыкальной школе или консерватории не принесут никакой осязаемой пользы, если нет в тебе той внутренней возбудимости, того всепоглощающего пламени, того магнетизма, которые должны одновременно околдовывать и оркестрантов, и аудиторию, пришедшую слушать музыку.

В самом термине chef d'orchestre есть оттенок приказа; но не так важно передать его словом, как суметь его выразить - жестом, позой, подлинной телепатией” лучеиспусканием, мягким и неотразимым. Стоя там, на эстраде, и отмеривая первые такты симфонии Шумана или Бетховена, вы становитесь мишенью для тысячи взглядов, вы - очаг, из которого каждый черпает свет и тепло. В это мгновенье вся мудрость музыкальной науки, какую вы можете аккумулировать, не представляет ни малейшего интереса; от вас требуют только жизни, биения вашего сердца, вибрации вашей души, мелодии вашего чувства.

Вы трудолюбиво и скрупулезно работаете на протяжении трех, четырех или пяти репетиций; вы рассудительно и терпеливо проанализировали партитуру тематически, гармонически, с точки зрения инструментовки. Все ваши знания, все способности вы ежедневно с той же добросовестностью и щепетильностью посвящаете служению искусству - и все же сегодня публика чествует вас, а завтра убивает вас холодом. Почему?

Винить ли в этом - публику, оркестр или дирижера? Ганс фон Бюлов утверждал, что нет плохих оркестров, есть лишь плохие дирижеры. Точно так же можно утверждать, что нет плохой публики. Ответственность капельмейстера [1] - полная. В случае неудачи никто больше, чем он, не подвергается атакам критики. Охотно оценят технику, аппарат пианиста или скрипача, но дирижера судят не иначе, как в зависимости от художественных эмоций, которые он вызывает. Ибо я считаю не заслуживающей внимания ту часть слушателей, чьи симпатии привлекает красивый профиль, демонстрация мужества в поединке с тромбонами и умение завлечь сердца в складки хорошо сшитого фрака.

Не будем сгущать краски: большинство является на концерт, чтобы слушать, внимать музыке, которую любит. Люди не приходят смотреть.

Я советую всем моим ученикам проникнуться мыслью об ответственности дирижера. Ибо с самой ранней поры любая оплошность учитывается, чтобы более уже не забыться. Вы взбираетесь на помост, возвышающийся в самом центре сражения, как святой Себастьян под градом стрел, как Жанна д'Арк на костре, готовая жертвовать жизнью за то, что она любит. Если после сорока лет, отданных своему делу, вы все еще испытываете в это мгновенье страх, сжимающий горло, панический страх, нарастающий, словно внезапный и бурный прилип, если на каждом концерте вы все сильнее испытываете возбуждающий и грозный ужас, значит, каждый раз вы идете чуть-чуть вперед, каждый раз все яснее понимаете вашу миссию.

У этого ужаса много причин. Вы должны вдохнуть жизнь в партитуру: вы, именно вы один, должны объяснить ее, показать эту жемчужину в полном блеске и с наиболее выгодной стороны. Вот труд, столь же точный, как труд кинематографиста, который ощупью ищет конечную соразмерность, чтобы дать на экране идеальное изображение, дозируя размытость и резкость, тень и свет.

Уж это не так-то легко.

Но нужно еще внушить музыкантам ваши мысли, заразить их вашей силой - причем с такой ясностью, чтобы они, одновременно с вами, испытали те же желания и не медлили с их осуществлением. Вы должны навязать им свою волю.

Это не легкое дело - овладеть сознанием сотни музыкантов. Представьте на мгновенье, что сказал бы пианист, если бы вдруг, каким-то чудом, каждая клавиша его инструмента оказалась бы живым существом. Один из друзей, музыкант "Orchestre romand", сказал мне однажды: “Ты будешь дирижировать хорошо, если каждый оркестрант почувствует, что ты дирижируешь для него”. Это заставило меня призадуматься.

Деятельность дирижера окажется весьма неполноценной, если она не будет подкреплена магическим воздействием самой его личности. Иным достаточно появиться, и еще до того, как они поднимут руки, призывая к вниманию, настроение в зале меняется. Одним только присутствием своим они переносят в мир музыки, воздух как бы электризуется. Это похоже на какое-то чудо. Другие выходят, - и ни до, ни во время, ни после концерта так ничего и не случается.

Размышляя над этой проблемой, я порою пытаюсь найти определение дирижерской профессии. Кто он - человек, призванный координировать действия своего коллектива? Или его задача - дать общую эстетическую установку исполнителям, чьи темпераменты могут быть противоположны или нейтрализовать друг друга? Должен ли он занять позицию музыковеда, изо всех сил старающегося восстановить традиции, темпы, нюансы, которых, к примеру, пожелал бы сам Моцарт в “Свадьбе Фигаро”? Или же ему следует быть специалистом, который прощупывает музыку за своим рабочим столом перед каждой из репетиций, выискивая богатства, ловушки, сочленения и рельефы?

Да, все это нужно, чтобы быть дирижером, и неважно, с чего начать. Нужны лишь терпение и отвага, чтобы победить в тиши кабинета технические трудности, и тогда на концерте они окажутся незаметными.

Дирижер может досконально знать свое дело и все же не вызвать восхищения слушателей. Любое определение, учитывающее только знания и профессиональные навыки, может оказаться убийственно несостоятельным. Чего же все-таки недостает?

Я думаю, что в каждом человеке, наделенном памятью, интеллектом, своеобразием, есть и нечто сверхъестественное. Высвободить эту сверхчеловеческую энергию, излучить ее и околдовать ею музыкантов - вот конечная, высшая роль дирижера; остальное - лишь следствие, без сомнения, необходимое, однако способное сделать вас только профессионалом, а не служителем музыки, полным красноречивой влюбленности, которой музыка требует. Душа дирижера должна быть зеркалом, в котором музыка отражается так же, как природа во взоре художника. Когда Ренуар пишет пейзаж, он открывает в нем поэтичность, теплоту и таинственность. Но если воскресный мазила возьмется за тот же пейзаж, что и автор “Завтрака на солнце”, природа не раскроет ему ни одной своей тайны и на полотне появится лишь бездушная копия-стереотип. Точно так же плохой дирижер может иссушить и опошлить музыку, в которой другие услышат и скорбь, и радость, и человеческую нежность.

Музыка - это искусство выражать невыразимое. Ей дано поведать о многом, чего не высказать словами, не постичь разумом. Ее область - неуловимое, неосязаемое и привидевшееся. То обстоятельство, что человек получает возможность разговаривать на этом языке, представляется мне наиболее драгоценным из всех даров, ниспосланных небом. И мы не имеем права его опошлять.