Я - дирижер

В одно прекрасное утро, благодаря любезности кантора Томаскирхе Карла Штраубе, я узнал, что освободилось место концертмейстера в Лейпцигском оркестре. Не колеблясь ни секунды, Ги Ропартц дал мне годовой отпуск и, тем самым, возможность попытать свои шансы. Я вышел из этого испытания победителем.

На протяжении еще двух лет Ги Ропартц, видя мой энтузиазм, продлевал этот отпуск. Никогда я не смогу отблагодарить его должным образом за дарованную мне свободу.

Однажды я должен был, как обычно по воскресеньям, аккомпанировать в камерном оркестре кантате Баха в лейпцигской Томаскирхе. Но старый кантор Штраубе растянул лодыжку и попросил органиста церкви заменить его за пюпитром. Тот отказался, и тогда Штраубе пришла мысль обратиться ко мне. С дерзновением молодости я, разумеется, не уклонился. Всю ночь я изучал партитуру и на следующее утро продирижировал кантатой. “Это был великолепный эксперимент, - с гордостью сообщил я родителям, - все прошло как по маслу. Коллеги вытаращили глаза”.

Второй случай имел место в том же Лейпциге. В Гевандхаузе давали нечто вроде “исторического концерта”, где, согласно старинной традиции, первый скрипач должен был дирижировать с места, продолжая играть, подобно тому как это делал Фердинанд Давид. Этот концерт принес мне успех. Он окончательно укрепил мою решимость оставить скрипку и попытать счастья в качестве дирижера.

Исторические события заставили меня в 1932 году навсегда покинуть Германию. Я проехал через Страсбург, где мне уже нечего было делать, так как я еще раньше послал Ропартцу прошение об отставке, не желая более злоупотреблять его добрым расположением. Я въехал в Париж через тот же Восточный вокзал, что и двадцать лет назад, почти день в день, со скрипкой под мышкой, богатый только надеждой.

На сей раз у меня было столько же надежды, немного больше опыта и настоятельное желание доказать urbi et orbi [2], что судьбу дирижера начертали мне звезды.

Публика торопилась куда меньше, чем я. Собрав все сэкономленные средства, я нанял оркестр Страрама, пользующийся уже мировой известностью в качестве пропагандиста новой музыки. Я не мог бы с чистым сердцем уверить, что дирижировал этим оркестром. В основном я старался обуздать дикий, парализующий страх. На эстраду я вышел с таким чувством, будто нужно пробраться сквозь плотный туман, я не чувствовал ног под собою, мне показалось, что закон тяготения отменен, я плыл по миру отнюдь не розовых грез и дирижировал, как автомат. Благожелательная аудитория приняла эту панику за вдохновение. Пусть не спрашивают меня, хорош ли был этот концерт: я ничего не видел, ничего не слышал; я вышел из зала как из больницы после долгого заболевания, но выздоровление длилось недолго.

Пришло лето, и я уехал дирижировать в Биарицц; потом получил приглашение в оркестр Ламуре. Поль Бастид давал мне советы; я часто его посещал, поверяя ему сомнения, мы обсуждали с ним бесчисленные эстетические проблемы. Он приходил меня слушать и с замечательным профессионализмом разбирал потом, такт за тактом, допущенные мною ошибки. Это было время большого труда и учебы.

Я подружился с Онеггером, Русселем, Пуленком и часто включал их произведения в программы концертов Парижской консерватории, которыми я руководил в течение трех лет. Современная музыка привлекала меня все больше и больше: разве она не является живым выражением стремлений, вкусов, эстетики нашего времени? Современную музыку мы должны были бы понимать лучше всего.

1937... Чудо. Общество концертов консерватории осталось без официального руководителя после отставки Филиппа Гобера. Комитет пригласил меня на несколько концертов и предложил выставить мою кандидатуру, на что сам я, по собственной инициативе, никогда не решился бы. И в одно прекрасное утро я увидел свое имя выгравированным золотыми буквами на мраморной табличке у входа в старую консерваторию, где обосновалось тогда Общество концертов.

Каждое воскресенье, вплоть до 1945 года, я дирижировал этим великолепным оркестром, стараясь каждый раз внести еще больше старания и души в этот труд.

Были четыре ужасных года немецкой оккупации. Моя роль заключалась в том, чтобы помочь мыслящим людям совершать бегство в более счастливые миры. Я служил этой цели с рвением, удесятеренным зрелищем моей страны, порабощенной, с кляпом во рту, истерзанной. Никакая материальная сила никогда не сможет сковать порыв музыки.

В 1946 году меня пригласили в Соединенные Штаты. Концертное турне вело меня из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, из Чикаго в Хьюстон. А в 1949 Бостонский симфонический оркестр предложил мне заменить Кусевицкого, ушедшего на отдых.

Если я кончаю здесь эту главу, то не потому, что считаю, будто здесь кончаются “годы моего ученичества”. Не кончают учиться, пока не кончают работать, а от работы я никогда не отказывался.

Глава III 

Как становятся дирижером?

Вы знаете теперь, как я стал дирижером. Разрешите, однако, дать вам совет: не подражайте мне. Случай, я повторяю, счастливый случай сыграл громадную роль в моей карьере, но гораздо разумнее выработать план битвы, не очень рассчитывая на удачу, которой, конечно, нужно воспользоваться, в том случае если она представится.

Кроме того, в наше время, когда все организовано, систематизировано, регламентировано, карьера дирижера не является лишь результатом какого- то случая.

Во Франции, как и за ее пределами, сейчас существует целая серия колес, зубчатых передач, которые нужно со всей решимостью пустить в ход, если вы хотите встать во главе симфонического коллектива. Когда вы пройдете через эту машину, производящую дирижеров, вы получите куда больше возможностей, чем имели музыканты моего поколения. Есть огромная помощь радио; заинтересованность хорошего импресарио может быть очень полезной, подчас необходимой; есть телевидение, есть записи, я через это прошел... К сожалению, до сих пор нет бюро по найму, которое занялось бы нами!

Но совсем не достаточно напечатать на вашей визитной карточке звание “дирижер”, чтобы получить право его носить. Нужно еще заслужить это право. А дать его может только ваша работа, доказывающая, что вы действительно талантливы и обладаете артистическим даром.

Заметьте, что, несмотря на все благоприятные условия нашего времени, в мире сейчас не больше великих дирижеров, чем прежде. Я нахожу это отрадным. Не доказывает ли это, что талант, врожденный дар остается; фактором, без которого невозможна ни слава, ни попросту добрая репутация?

Но борьба в наши дни стала менее суровой, и я не верю, что абсолютно необходимо страдать, терпеть голод и холод, чтобы стать настоящим артистом.

Профессия трудна, потому что она предполагает множество специальных теоретических и технических знаний. "Дирижер управляет всеми инструментами оркестра - значит, он должен иметь представление о каждом из них. Он дирижирует партитурами, подчас ему незнакомыми (ведь было время, когда и Пятая симфония исполнялась им в первый раз); он должен слиться с композитором, чтобы суметь открыть его намерения, постигнуть состояние его души. Нужно усовершенствовать, углубить средства, помогающие дирижеру быть лучше понятым музыкантами.

И так как музыка становится сложнее день ото дня, нельзя игнорировать малейшие крупицы знания при учебе в консерватории.

Прежде всего я считаю, что необходимо самым тщательным образом изучить оркестровые инструменты. Более того, я убежден, что любой дирижер должен овладеть каким-нибудь струнным инструментом. Смычковые - основа оркестра; очень важно знать точно, чего можно от них требовать. В прежние времена большинство дирижеров выходило из среды скрипачей; концертмейстер первых скрипок - такова была традиция - занимал место дирижера, если тот ошибался.

Вспомним, что Никиш был скрипачом, Тосканини виолончелистом...

Владение инструментом позволяет изучать музыку “изнутри”. Открываешь при этом проблемы, стоящие перед исполнителем; они являются всего- навсего тенью тех проблем, которые должен решить дирижер, но они идут по его следу. С первого взгляда, с первого аккорда сложно определить, знает ли дирижер все тонкости струнных; сумел ли он определить штрихи для каждой ноты, чтобы она звучала так, как он хочет. Но он никогда не сможет достичь этого, если сам не познает возможности инструмента. В то же время следует избегать видимости игры на воображаемой скрипке. Изобразительный жест может быть порою полезным, но мимика, систематически имитирующая исполнение, только осложняет задачи артистов оркестра, которые прежде всего нуждаются в точных и выразительных указаниях.