Собрание сочинений. Том 7

Однако крестьян, хотя и озлобленных страшным гнетом, все же трудно было поднять на восстание. Их разобщенность чрезвычайно затрудняла достижение какого-либо общего соглашения. Действовала долгая, переходившая от поколения к поколению привычка к подчинению; во многих местностях крестьяне отвыкли от употребления оружия; жестокость эксплуатации то усиливалась, то ослабевала в зависимости от личности господина — все это помогало удерживать крестьян в повиновении. Поэтому в средние века, встречаясь с большим количеством местных восстаний крестьян, мы — по крайней мере в Германии — до Крестьянской войны не обнаруживаем ни одного общенационального крестьянского восстания. К тому же крестьяне одни не в состоянии были произвести революцию, пока им противостояла объединенная и сплоченная организованная сила князей, дворянства ц городов. Некоторые шансы на победу мог им дать только союз с другими сословиями; но как могли они заключить союз с другими сословиями, если каждое из них без исключения являлось эксплуататором крестьян?

Итак, мы видим, что в начале XVI века разные сословия империи — князья, дворяне, прелаты, патриции, бюргеры, плебеи и крестьяне — составляли чрезвычайно хаотическую массу с весьма разнообразными, во всех направлениях взаимно перекрещивающимися потребностями. Каждое сословие стояло поперек дороги другому и находилось в непрерывной, то скрытой, то открытой борьбе со всеми остальными. Тот раскол всей нации на два больших лагеря, который имел место в начале первой революции во Франции и который имеет место теперь на более высокой ступени развития в наиболее передовых странах, был при тогдашних условиях просто невозможен; он мог бы лишь приблизительно наметиться только в том случае, если бы восстал низший, эксплуатируемый всеми остальными сословиями слой народа: крестьяне и плебеи. Сложный переплет интересов, взглядов и стремлений того времени легче будет понять, если вспомнить о той путанице, которую вызвал в последние два года современный, гораздо менее сложный состав немецкой нации, распадающейся на феодальное дворянство, буржуазию, мелкую буржуазию, крестьянство и пролетариат.

II

Группировка столь разнообразных в то время сословий в более крупные объединения была почти невозможна уже в силу децентрализации, независимости отдельных местностей и провинций друг от друга, взаимной отчужденности провинций в промышленном и торговом отношении и плохого состояния путей сообщения. Эта группировка возникает лишь вместе с всеобщим распространением революционных религиозно-политических идей в период Реформации. Выступление различных сословий в защиту этих идей или против них привело, правда, с большим трудом и лишь приблизительно, к концентрации немецкой нации, разбившейся на три больших лагеря: католический, или реакционный, лютеровский, или бюргерско-реформаторский, и революционный. Если и в этом великом расколе нации мы обнаруживаем мало последовательности, если в двух первых лагерях мы отчасти находим одни и те же элементы, то это объясняется тем состоянием разложения, в котором находилось большинство унаследованных от средневековья официальных сословий, и той децентрализацией, в результате которой одни и те же сословия в различных местах временно могли примыкать к противоположным течениям. За последние годы мы так часто имели возможность наблюдать в Германии аналогичные явления, что нас не должно поражать кажущееся столь пестрым переплетение сословий и классов при гораздо более сложных отношениях XVI столетия.

Немецкая идеология, несмотря на опыт последнего времени, все еще продолжает видеть в борьбе, положившей конец средневековью, одни только яростные богословские перебранки. По мнению наших отечественных знатоков истории и государственных мудрецов, если бы только люди того времени могли столковаться между собой относительно небесных вещей, то у них не было бы никаких оснований ссориться из-за земных дел. Эти идеологи достаточно легковерны для того, чтобы принимать за чистую монету все иллюзии, которые та или иная эпоха сама создает о себе или которые создают идеологи того времени о своей эпохе. Люди подобного сорта видят, например, в революции 1789 года лишь ряд чересчур пылких дебатов относительно преимуществ конституционной монархии по сравнению с абсолютной, в июльской революции — практический спор на тему о неосновательности права «божьей милостью», в февральской революции — попытку разрешить вопрос: «монархия или республика?» и т. д. О классовой борьбе, которая развертывается во время этих потрясений и простым выражением которой служат политические лозунги, всякий раз выставляемые на знамени, — об этой классовой борьбе наши идеологи даже и теперь не имеют ни малейшего понятия, хотя об этом достаточно громко говорят не только те известия, которые доходят из-за границы, но и гневный ропот многих тысяч немецких пролетариев.

И во времена так называемых религиозных войн XVI столетия речь шла прежде всего о весьма определенных материальных классовых интересах; эти войны так же были борьбой классов, как и более поздние внутренние конфликты в Англии и Франции. Если эта классовая борьба протекала тогда под знаком религии, если интересы, нужды и требования отдельных классов скрывались под религиозной оболочкой, то это нисколько не меняет дела и легко объясняется условиями времени.

Средневековье развилось на совершенно примитивной основе. Оно стерло с лица земли древнюю цивилизацию, древнюю философию, политику и юриспруденцию, чтобы начать во всем с самого начала. Единственным, что оно заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов. В результате, как это бывает на всех ранних ступенях развития, монополия на интеллектуальное образование досталась попам, и само образование приняло тем самым преимущественно богословский характер. В руках попов политика и юриспруденция, как и все остальные науки, оставались простыми отраслями богословия и к ним были применены те же принципы, которые господствовали в нем. Догматы церкви стали одновременно и политическими аксиомами, а библейские тексты получили во всяком суде силу закона. Даже тогда, когда образовалось особое сословие юристов, юриспруденция еще долгое время оставалась под опекой богословия. А это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя.

Ясно, что при этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все революционные — социальные и политические — доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси. Для того чтобы возможно было нападать на существующие общественные отношения, нужно было сорвать с них ореол святости.

Революционная оппозиция феодализму проходит через все, средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания. Что касается мистики, то зависимость от нее реформаторов XVI века представляет собой хорошо известный факт; многое заимствовал из нее также и Мюнцер. Ереси представляли собой отчасти реакцию патриархальных альпийских пастухов на проникновение к ним феодализма (вальденсы^[211]), отчасти оппозицию феодализму со стороны переросших его рамки городов (альбигойцы^[212], Арнольд Брешианский и т. д.), частью же открытое восстание крестьян (Джон Болл, Венгерский проповедник в Пикардии^[213] и т. д.). Патриархальную ересь вальденсов, так же как и восстание швейцарцев, мы можем здесь оставить в стороне как реакционную, по форме и содержанию, попытку отгородиться от исторического развития, имевшую к тому же только местное значение. В двух других формах средневековой ереси мы уже в XII веке находим предвестников той великой противоположности между бюргерской и крестьянско-плебейской оппозицией, которая привела к гибели Крестьянскую войну. Эта противоположность продолжает существовать в течение всего позднего средневековья.