Мемуары

Кальзабиджи дружески пожал мне руку, сказав, что желал бы найти возможность поговорить со мной более обстоятельно; я же, отвечая на его пожатие, высказал желание ближе познакомиться с ним. Затем, оставив свой адрес г-ну Дю Вернэ, я простился с обществом, довольный тем, что видел на всех лицах лестное мнение о моих способностях. Спустя три дня Кальзабиджи приехал ко мне, и я принял его самым любезным образом, уверяя его, что если до сих пор я не побывал у него, то только потому, что боялся его обеспокоить. Ответив мне такими же любезностями, он сказал мне, что всех этих господ поразила моя уверенность и что несомненно, что если я похлопочу у генерального контролера, то мы будем иметь возможность устроить лотерею с большою для нас выгодою.

— Я уверен в этом, — отвечал я, — но их выгоды будут еще больше, а между тем эти господа не особенно спешат. Они не посылали еще за мной. Это их дело.

— Вероятно, вы услышите о них сегодня же; я знаю, что г-н де Булонь говорил о вас г-ну де Куртейлю.

— Прекрасно; но уверяю вас, что я не просил его об этом.

Побеседовав со мной еще несколько минут, он просил меня самым дружеским образом пообедать с ним, и я согласился; в ту минуту, когда мы уже собирались выйти, мне подали записку от Берни, в которой этот любезный аббат говорил, что если завтра я отправлюсь в Версаль, то он меня представит г-же Помпадур, и что там я увижу г-на де Булоня. Обрадовавшись случаю не столько из тщеславия, сколько из политики, я показал записку Кальзабиджи и с удовольствием увидел, что он чрезвычайно радовался, читая ее. «У вас есть все, — сказал он, — чтобы заставить даже Дю Вернэ принять вашу лотерею; вы сделаете состояние, если, конечно, вы не настолько богаты, чтобы презирать деньги».

— Никто не бывает настолько богат, чтобы презирать деньги, в особенности если они даются не из милости.

— Великая мысль! Что же касается нас, то вот уже два года, как мы хлопочем об этом проекте, и все это время нам отвечают глупыми возражениями, которые вы сокрушили сразу. Однако ваш проект не может во многом розниться от нашего. Заключим союз, верьте мне; один вы встретите большие затруднения, и будьте уверены, что сознательные машины, нужные вам, не найдутся в Париже. Мой брат возьмет на себя всю черную работу, а вы воспользуетесь только преимуществами директорства, продолжая жить светской жизнью.

— Я не особенно корыстолюбив, так что не будет затруднения относительно дележа прибылей. Но разве не вы автор плана?

— План принадлежит моему брату.

— Буду я иметь честь его видеть?

— Конечно. Он болен телом, но духом здоров. Мы его сейчас увидим.

Я увидел человека не особенно привлекательного: он был покрыт чем-то вроде проказы, но это не мешало ему ни хорошо есть, ни писать; он прекрасно говорил и был весел. Он никому не показывался, потому что болезнь изуродовала его и он по временам чувствовал непреодолимое желание почесывать себе тело то в одном месте, то в другом, а так как почесываться в Париже считается неприличием, то он предпочитал пускать в ход свои ногти на свободе. Он был холост, любил математику, был знаток финансов, знал прекрасно историю, был остроумен, поэт и большой друг женщин. Он был родом из Ливорно, служил при министерстве в Неаполе и явился в Париж вместе с г-ном де Л'Опиталем. Брат его был так же талантлив и сведущ, но не был так блестящ.

Он мне показал множество рукописей, где вопрос о лотерее был разработан обстоятельно. «Если вы можете обойтись без меня, — сказал он мне, — очень рад, но я полагаю, что вы заблуждаетесь: если вы не знакомы с практикою дела и не имеете под руками опытных людей, — то вся ваша теория ни к чему не послужит. Что станете вы делать, когда получите декрет? Когда вы будете говорить в совете, я вам советую определить им срок, долее которого вы будете освобождены от всякой ответственносги, то есть вы их запугаете вашим уходом. Без этого вы непременно натолкнетесь на людей, которые вечно будут вас водить за нос. С другой стороны, я могу вас уверить, что наш с вами союз будет очень приятен Дю Вернэ».

Весьма расположенный к союзу с этими господами, ибо без них я все равно не мог обойтись, но не думая показывать им это, я вышел с его братом, который до обеда хотел познакомить меня со своей женой. У этой дамы я встретил очень известную в Париже старуху, по имени Ламот, знаменитую своей прежней красотой и лечебными каплями; другую пожилую женщину, которую в Париже называли баронессой Бланкой, любовницу г-на де Во; третью, по прозвищу госпожа-президентша, и, наконец, четвертую, очень красивую, по имени Раццети, жену скрипача в Опере, за которой, как говорили, ухаживал г-н де Фонпертюи.

Мы сели за стол, но я был неинтересен, потому что лотерея поглощала меня всего. Вечером, у Сильвии, я казался рассеянным, озабоченным, несмотря на нежное чувство, внушаемое мне молодой Балетги, чувство, с каждым днем приобретавшее новую силу.

На другой день я отправился в Версаль; Берни принял меня очень любезно, говоря мне, что без него я бы и не подозревал в себе существование великого финансиста. «Г-н де Булонь сказал мне, что вы удивили Дю Вернэ, который считается умнейшим человеком во Франции. Я вам советую не пренебрегать его знакомством. К тому же я вас могу уверить, что лотерея будет устроена, что этим мы будем вам обязаны и что вы должны воспользоваться ею… Как только король отправится на охоту, находитесь в маленьких апартаментах дворца; выждав удобную минуту, я вас представлю этой знаменитой маркизе. После этого не позабудьте отправиться в министерство иностранных дел и явитесь от моего имени к аббату де ла Биллю. Это — главный чиновник; он вас отлично примет».

В полдень г-жа Помпадур вошла в маленькие апартаменты с принцем де Субизом, и мой покровитель обратил ее внимание на меня. Подойдя ко мне, она сказала мне, что моя история очень ее заинтересовала. «Господа инквизиторы, — сказала она, — очень суровы. Посещаете вы венецианского посланника?»

— Самый высокий знак уважения, который я ему могу оказать, заключается в том, чтобы не посещать его.

— Надеюсь, что теперь вы поселитесь среди нас?