Гавайи Миссионеры

Первым официальным гостем оказался Келоло. Он принес с собой большой квадратный лист бумаги, который достал в магазине "Дж. и У.", и попросил Эбнера крупными печатны ми буквами написать на нем одно слово: "Ноелани". Правда, суть этой просьбы стала ясна уже потом, но в тот день, после того как Эбнер выполнил пожелание вождя, тот все равно про должал сидеть в гостях и не собирался никуда уходить. Нако нец, Эбнер почувствовал, что пора намекнуть одноглазому гостю, что время идет, и каждому пора заняться своими дела ми. Но тот ударился в воспоминания и принялся рассказы

вать о том, что его жена Малама всегда любила церковь. Потом он вспомнил, как страстно мечтал Кеоки стать настоящим священником, и как нашла свое счастье Ноелани в Гонолулу. Казалось, что-то тревожит старика, и ему хочется поведать своим друзьям еще что-то очень важное, но он не стал этого делать. Когда солнце село, Иеруша все же была вынуждена прервать воспоминания Келоло:

-Мой дорогой друг, сейчас нам пора ужинать. Вы не хоте ли бы присоединиться к нашей трапезе? Мы будем есть вяле ную говядину и сладкий пирог.

Услышав это, Келоло страстно пожал обе руки хозяйке дома и пожелал ей всяческой удачи в этом сложном мире. Наконец, когда они с Эбнером остались одни, Келоло пророчески заявил:

-Твоя церковь будет стоять даже тогда, когда и я, и ты уйдем по радуге, Макуа Хейл. Это хорошая церковь, и посред ством ее ты сделал много добрых дел в Лахайне.

Затем он попросил разрешения обнять маленького миссионера, и по-гавайски, потеревшись носами с хозяевами, попрощался.

Было еще не темно, когда он прошел по пыльной дороге, мимо поля таро и королевских земель, затем через мостик, куда приплывали лодки с китобойных судов за свежей водой, и оказался в местах, которые так любила Малама. Прогуливаясь по тропинке, он подумал: "Всегда остается надежда на то, что идущие в ночи придут и заберут меня". Он прислушивался к малейшим звукам, но знакомые шаги нигде не раздавались. Прогулка совсем не утомила вождя, но он уже чувствовал себя стариком. Когда Келоло вернулся домой, то сначала немного отдохнул, затем завернул в бумагу три драгоценных предмета, которые собирался передать своей дочери: ожерелье Маламы: китовый зуб, висящей на волосах сотни его друзей, свою накидку из перьев и древний красный камень Пеле.

Когда посылка была упакована, он положил ее посреди комнаты и принялся собирать остальные ценные вещи: череп Маламы, ее правую бедренную кость, которую он отдал Кеоки, и левую, подаренную Ноелани, как фамильную ценность, которую дочь отвергла. И самое дорогое: священный камень Кейна, который Келоло удавалось беречь от миссионеров в течение многих лет.

Он принес все эти вещи к алтарю возле моря, где вождя уже ждало каноэ, пустое и имеющее лишь одно весло. Келоло

почтительно переложил три кости на столик, установленный в носу каноэ и покрытый тапой. Затем, словно в одиночестве проводя какую-то важную церемонию, он аккуратно разложил поверх костей листья маиле, и тонкий приятный аромат разнесся в ночном воздухе. Когда и этот ритуал был завершен, он поставил священный камень на небольшой площадке, которая всегда так бесила Эбнера, и здесь в последний раз он заговорил со своим богом.

Нас тут больше никто не хочет, Кейн. Мы им не нужны, - честно начал Келоло. - Нас попросили уехать отсюда, по скольку наша работа уже выполнена. Малама умерла с дру гим богом. Кеоки больше нет, а Ноелани оттолкнула тебя. Сейчас даже кахуны поклоняются непонятно кому. Мы долж ны вернуться домой.

Но прежде чем мы уедем, о великий Кейн, - продолжал старик, - не смог бы ты, пожалуйста, освободить своих детей Гавайев от бремени старых капу? Это очень тяжелое бремя, и молодые уже не знают, как жить с ним.

Затем он понес бога в каноэ, но по пути, поняв, что творит, зашептал:

-Это была не моя мысль, милый Кейн, забрать тебя с ост рова, который ты так любишь. Пеле сама указал мне на Кеа- ла-и-каики, туда, куда мы должны теперь с тобой плыть. Итак, мы отправляемся домой.

Говоря так, Келоло подхватил бога, укутал его в накидку из желтых перьев, а затем удобно устроил на почетном месте на носу каноэ. Потом повернулся и в последний раз посмотрел на травяной дворец, где он жил с Маламой, самой великой и совершенной из всех женщин.

-Я забираю твои кости на Бора-Бора, - произнес Кело ло, - туда, где мы будем спать в мире у зеленой лагуны.

Поклонившись дому любви, каменному алтарю и деревьям коу, чья тень столько раз спасала его от жары, вождь забрался в каноэ и решительно принялся грести в сторону Кеала-и-каики. И когда он вышел в открытое море, то начал напевать старинную песню, которую, как уверяли его родители, сочинил его праотец в плавании с Гавайев к Бора-Бора:

"Плыви из земли Небесных Очей,

На юг, только на юг, Плыви к океану, где правит жара..."

К утру он был уже далеко в океане, и, не имея при себе ни пресной воды, ни еды, продолжал решительно грести - почти слепой, беззубый старик уносил с собой своего бога и останки женщины, которую любил.

* * *

Иеруша наслаждалась жизнью в своем чистом деревянном доме, который переправил ей отец, менее трех лет. Как это ни парадоксально, но, научившись управляться с хозяйством в жалкой травяной хижине и не болеть, она сильно подорвала свое здоровье в этом большом и удобном жилище.

-Она просто заработалась так, что истощила все свои жизненные силы, поставил диагноз доктор Уиппл. - Если хотя бы заботу о детях она переложила на гавайских нянек...

Но Эбнер даже и слышать об этом не хотел. Тогда Уиппл внес другое предложение:

-Почему бы не отослать ее назад, в Нью-Гемпшир? Три- четыре холодные зимы, большое количество яблок и свежего молока, и она обязательно поправится.

Но на этот раз свой непреклонный характер продемонстрировала Иеруша:

Это наш остров, - заупрямилась она. - Когда я впервые увидела его, стоя на палубе "Фетиды", я даже испугалась. Но с годами он стал моим домом. Тебе, наверное, известно, что не сколько лет назад Эбнеру предлагали место в Гонолулу, но я на стояла на том, чтобы мы по-прежнему жили здесь.

Тогда я могу посоветовать только одно лекарство, - по жал плечами Уиппл. - Поменьше работай, а больше спи и хо рошо питайся.

Но, имея четырех маленьких детей, о которых надо было постоянно заботиться, да еще проводя занятия в школе для девочек, Иеруша никак не могла выкроить время для отдыха. Однажды утром она проснулась и почувствовала, будто ее грудь сжали какими-то огромными тисками. Ей было трудно описать свои ощущения, кроме того, что она едва могла дышать. Эбнер усадил ее в кресло рядом с открытым окном, а сам побежал за доктором, но когда Уиппл вошел в комнату, Иеруша уже хрипела.

-Немедленно в постель! - закричал Джон. Когда он взял Иерушу на руки, то был поражен, какой легкой стала эта

женщина. "Да моя Аманда весит больше ее!", - с горечью подумал Джон. Он быстро отослал детей в дом капитана Джандерса, а Эбнеру тихо шепнул на ухо:

-Боюсь, что она вот-вот умрет.

Правда, шептать доктору не было никакой необходимости. Иеруша и сама чувствовала, что находится на грани смерти, поэтому попросила, чтобы к ней пришли Аманда и Луэлла. Когда женщины появились в комнате, миссис Хейл захотелось видеть и своих детей. Она мечтала еще раз услышать свой любимый гимн миссионеров. И вот, когда собрались все, в доме зазвучала знакомая песня:

"От холодных гор исландских,

От индийских берегов, С водопадов африканских К нам доносится ваш, зов.

Мы, не ведая сомнений,

Не страшась ни бурь, ни рек

К вам придем, чтоб заблуждений

Цепи сбросил человек".

Мы и трудились во имя того, чтобы помочь, - слабым го лосом произнесла Иеруша. Увидев, как смерть буквально ду шит женщину, Аманда Уиппл запела тот куплет, который был близок им всем, и с которого начинались их приключения:

Благословенен наш отряд...

Однако Эбнер был не в силах подхватить слова. Когда же нестройный хор дошел до того куплета, который был посвящен тем, кто должен был трудиться в самых дальних уголках планеты, он опустился в кресло и закрыл лицо руками, потому что был не в состоянии смотреть на хрупкую фигуру, лежащую на кровати. Женщина пела о дружбе, символом которой она стала сама: