Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

- Неверно, ну неверно же это! - горячился он. - Она очень хорошо отражала настроение этих лет. Правда, она мыслила в мировом масштабе. Но и мы мыслили в мировом масштабе. Не забывайте, что мы подумывали об уничтожении денег, пробовали распустить налоговое управление, вводили бесплатность почтовых услуг... Это была романтика. Мы жили в розовом тумане, усталые, нестриженые и небритые, мы были чисты мыслью и сердцем. Как же можно так быстро забыть все это? И поэзия была такая же, она отражала наши чувства, порывы, чаяния. Она не знала серого неба, не признавала полутопов. Честь ей и слава. Пришли другие дни. И правильно Алексей Николаевич Толстой призывает нас изучать революцию, предлагает художнику стать историком и мыслителем. Говоря словами поэта, "больше гордого дерзанья!". Это я, Миша, адресую к тебе.

По-видимому, Орешников и Стрижов достаточно хорошо узнали друг друга, общаясь на работе. Орешников благожелательно слушал Евгения и подбадривал его восклицаниями: "Так-так, Женя! Молодец, Женя!"

Крутоярову тоже понравилась защитительная речь Стрижова.

- Это все ничего, - говорил он, - это все утрясется, это все на пользу.

- Какая же польза цыкать друг другу и хватать за волосья? Дошло до того, что тридцать шесть писателей направили в адрес отдела печати ЦК протест против вздорного толкования слова "попутчик"!

- Да, и ЦК опубликовал предостережение не относить огулом всех попутчиков в лагерь буржуазной литературы.

- А вы читали статью Зощенко "О себе и еще кое о чем"? А "Отрывки из дневника" Пильняка?

- Два лагеря. Ну, и в запальчивости не разбирают, по какому месту ударить, лишь бы больней. Беседовал я как-то с Фадеевым. Молодой, высокий, говорит как в трубу трубит. А слова прочувствованные: "Нам, говорит, нужно выбирать, на чью сторону стать. Выбирать нужно потому, что этого требует совесть". Хорошо сказал. В пролетарские писатели зачисляются, как бойцы вступают в партию перед боем: "Прошу в случае моей смерти считать меня коммунистом". А тут еще Троцкий подсунул словечко "попутчик". Нехорошее слово, наделавшее много путаницы и вреда! Попутчик - значит, до поры до времени? Разве Алексей Николаевич Толстой до поры до времени? Шишков - до поры до времени? Федин - до поры до времени? И им, конечно, обидно. Тогда начинаются скидки, поправки: этот - левый попутчик, тот - поправее. Я вот, - несколько смущенно добавил Крутояров, - в левые попутчики попал. А кой-кого прямо в грязь топчут. Этот "буржуазный", тот "мелкобуржуазный", "сменовеховец". Некоторые крикуны доболтались до того, что вообще все культурное наследие нужно побоку... А в том лагере ударились в противоположную крайность: "Талантов много, только литературы нет!", "Будущее нашей литературы - это ее прошлое!" Или еще того беспринципнее: "Ни одна партия нас не привлекает. С коммунистами или против коммунистов? Ни так, ни этак, мы сами по себе!" Или еще: "Вредная литература полезнее полезной!"

Крутояров умел заразительно смеяться. А ведь умение смеяться - это тоже талант. Если он смеялся, то всласть, с наслаждением, и невольно все вокруг тоже начинали посмеиваться, каждый на свой лад, кто как умел.

Вдосталь нахохотавшись, так что слезы выступили на глазах, Крутояров добавил уже серьезно:

- Жизнь в двенадцать баллов, так и перехлестывает через край. Бывало и голодно, и холодно, и невмоготу, только я ни на какую другую эпоху наше время не променял бы!

Крутояров призадумался, как будто прикидывая, действительно ли нравится ему сейчас жить.

- Пройдет лет пятьдесят, и будут читать о наших днях, как о необузданной фантастике, не все и поверят, скажут: да разве можно выжить, получая осьмушку - восьмую часть фунта! - хлеба? Разве не анекдот, что в Петрограде на Выборгской однажды возникла группа коммунистов-футуристов "Ком-Фут" и они настаивали, чтобы этот самый "Ком-Фут" был зарегистрирован как партийная организация?! Может быть, будут смеяться, узнав, что комсомольская молодежь отказывалась носить галстуки, так как галстук есть украшение буржуя? Что чапаевцы отказывались от орденов, заявляя, что все они равны и в победе и в смерти?

Крутояров окинул всех торжествующим взглядом:

- А? Ведь хорошо? В замечательное время, товарищи, мы живем! В неповторимое! В чудесное!

- А дальше? - вдруг включилась в разговор безмолвствовавшая до сих пор Оксана. - А дальше хочется посмотреть? Дальше тоже хорошо будет, даже лучше.

- А мы и посмотрим! - бодро воскликнул Крутояров. - Даже я посмотрю, при моем почтенном возрасте. А уж вы-то... господи боже мой! - вы-то таких чудес насмотритесь! Завидую ли я? Завидую! Ну что ж делать!.. Еще в древности было сказано: как басня, так и жизнь, ценятся не за длину, а за содержание.

Восклицание было полно бодрости, но упоминание о короткой, как басня, жизни отнюдь не располагало к особенному оптимизму. Молодые почувствовали некоторую неловкость и даже вину, что они молоды и здоровы. Орешников сказал:

- Сколько я знавал безусых прапорщиков, совсем мальчишек по сравнению со мной, оставшихся лежать на полях сражений. С тех пор я отбросил прежнюю мерку жизни - возраст и здоровье. В наше время наибольшему риску подвергаются как раз самые молодые и здоровые.

- То есть призывники! - уточнил Стрижов.

Надежда Антоновна молчала. Беседа разладилась. Единодушно побранили ленинградскую погоду, обменялись мнениями о премьерах в театрах, о вышедших из печати произведениях и разошлись по домам.

6

Вот когда Марков понял, что такое писательский труд. Все казалось невероятно сложным. Марков часто приходил в отчаяние и намеревался все бросить и отказаться от своего замысла.

Целыми днями просиживал в прохладных тихих залах Публичной библиотеки. Со всех полок на него смотрела история. Давнее прошлое, седая старина соседствовала там с трепетными бурлящими днями нового времени. Многолетние и многотомные труды пребывали рядом со скорописью исповедей, объяснительных записок, опровержений...

Марков казался себе микроскопическим существом перед всей этой громадой ума и вдохновения. Выписки, цитаты... новые и новые книги... новые и новые названия... уточнения... разнобой мнений и оценок... факты, факты, какое множество фактов! Ими захлебываешься, и начинают расплываться контуры первоначального плана.