Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)

- Смотрите, смотрите, он ест яблоко! - вскричала Зизи.

Долговязый Роберт схватил книжку Маркова, прочел надпись, строго спросил:

- Писатель?

И, не дожидаясь ответа:

- Мабузо! Честь имею представить: твой коллега.

- Интэрэсно! - отозвался Мабузо. - В самом деле?

Повертел в руках книжку Маркова:

- Дивно! Сколько получили монет?

- Существуют ставки, - нехотя ответил Марков.

- Сек-рет? I understand you! Понятно!

- Хо-хо-хо! Уж Мабузо скажет так скажет!

- А вы стихов не пишете? - полюбопытствовала Зизи.

Ричард ущипнул ее, она взвизгнула.

- Милорды! А мы опаздываем! - посмотрел на часы Мабузо. - Эжен Эженом, а нам пора маршеном!

- На дорожку прочел бы свои стихи. Вот и товарищ бы послушал.

- Нет настроения.

- Вам нравится Шершеневич? - снова обратилась к Маркову Зизи.

- De gustibus disputandum! - пожал плечами Мабузо и специально для Маркова перевел: - О вкусах не спорят.

- По-моему, спорят, - ответил Марков.

- Например, вы за что: за примат формы или за примат содержания? Сейчас требуют поэзии пресса и молота. Вы согласны, что литература гибнет?

- Не согласен.

- Все ясно, как апельсин. I understand you! Деточки! Потопали! Бабуся, передайте вашему отпрыску, что, если надумает, сегодня у Шаповаловых сбор. Скажите, и Стелла будет.

Как появились внезапно, так внезапно и исчезли. Несколько минут с лестницы доносились визги, крики, дикий гогот долговязого Роберта. Потом все затихло.

Марков и Анна Кондратьевна некоторое время молчали, ошеломленные этим вторжением. Потом Анна Кондратьевна подняла с пола огрызок яблока, брошенный Робертом, и положила его в пепельницу.

- Шалые, - вздохнула она. - Вот уж шалые!

- Это что же, бывшие приятели Евгения? - спросил Марков.

- Эти еще не из худших, тут к нему и вовсе никудышные ходили, по-моему, даже и из тех... Я все за шубы боялась, что шубы стащат.

- Почему у них имена какие-то странные?

- Ничего не странные, напускают они на себя. Например, Зизи. Вовсе она даже и не Зизи, а Зинаида Куропятова, я и ее мать знаю. А вторая так, потерянная душа. И Роберт не Роберт, а Федя Миронов, сын гостинодворца.

- А Мабузо?

- Мабузо - это Игорь Стеблицкий. Не как-нибудь, сын известного профессора...

- Что, правда он стихи пишет?

- Да какие это стихи? Срамота одна. "Шулы-булы, карабулы"... Наслушалась я их. И до чего народ упрямый. Женя их сколько раз выгонял, все лезут! Особенно Игорь, этот самый Мабузо. Я, кричит, новатор, новое течение изобрел! А Евгений книжку вытащил: вот, смотри, где твое изобретение - в девятнадцатом веке сделано! Очень сильно объяснялись они.

4

- О чем шумите вы, народные витии? - вошел Евгений Стрижов, совсем не тот, что был, совсем непохожий Стрижов. - Я еще на лестнице слышал...

Друзья обнялись, никаких объяснений у них не последовало, заговорили так, будто вчера только расстались. Марков сел с ними обедать, а уж до чего Стрижов книжке обрадовался:

- Вот это да! Вот это отколол номер! Я видел, читал, даже купил твою книжечку - вот она! Но это совсем другое дело - с надписью! А я ведь часто о тебе думал. О том, какую книгу следует тебе написать. Конечно, трудно будет, но если поднатужиться, потрудиться в поте лица...

- Ты разговаривай, а сам ешь в поте лица, - пододвинула ему тарелку Анна Кондратьевна.

- Какую же книгу?

- О самой сути: о всех нас.

- Хватил! О всех нас еще сто лет писать будут и материала не исчерпают.

- Пускай себе пишут, в добрый час. А ты не через сто лет, а сейчас, не откладывая, напиши. Мама, я супу больше не хочу, не подливай. Что у тебя еще? Котлеты? Вот это дело! Я тебе очень советую, послушайся меня.

- Советуешь, а сам даже рассказать не можешь, о чем же советуешь написать. Разве так советуют? Хочешь, сознаюсь? Я уже давно задумал - о тебе роман написать.

- Ну-у, брат!..

- А что? По-моему, так интересно.

- Нет, брось ты чудить, давай серьезно. Слушай меня. Значит, так. Я тебе все с самого начала. Наша эпоха. Ленин. Понятно? Или нет, я начну издалека. Вот Михаил Васильевич Фрунзе. Почему он разгромил Колчака? Изучил обстановку. Все продумал. Сосредоточил всю силу в один пункт, в одну точку. Так?

- Так.

- И нанес сокрушительный удар. Вот и книгу назови "Сокрушительный удар".

- Никто и читать не станет книги с таким названием!

- А как лучшие произведения называли? Самым простейшим образом: "Дым", "Обрыв", "Война и мир", "Маскарад". Чем хуже - "Сокрушительный удар"!

- Значит, ты предлагаешь написать роман о Фрунзе? Я так тебя понял?

- И так и не так. Я тебе один пример привел. А вот второй: Котовский с горсточкой людей захватывает Одессу, десятками берет в плен генералов, тысячами солдат и офицеров...

- Понимаю, не объясняй: произвел разведку, установил обстановку, точно рассчитал и нанес сокрушительный удар. Так?

- Так.

- Значит, ты мне рекомендуешь еще раз написать "Искусство побеждать"?

- Ни черта ты не понял. Знаешь, как Ленин предупредил ЦК партии: двадцать четвертого октября совершать переворот слишком рано, двадцать шестого октября - слишком поздно. Было выбрано двадцать пятое октября семнадцатого года. Теперь я все тебе сказал. Напиши роман о коммунистах, роман о советском народе, об Октябре, о новой эре человечества.

- И все сразу охватить? Этого не сумел бы сделать даже Лев Толстой.

- Он, конечно, не сумел бы. А ты должен суметь.

Такая решительность рассмешила не только Маркова, но и Анну Кондратьевну. Евгений посмотрел-посмотрел на обоих и тоже начал хохотать, даже вилку уронил на пол.

Но вот он перестал смеяться. Марков еще раз выслушал рассказ о том, как смерть Ленина заставила Стрижова одуматься, понять свои заблуждения и резко изменить жизнь.

- Не могу себе простить, что был таким дураком, не разобрался в очевидно ясной вещи! Ну ничего. Бывает. Ум за разум зашел. Теперь все. На всю жизнь. И знаешь: я счастлив.

- Ты мне еще не рассказал, на каком заводе работаешь.

- На ленинградском.

- А-а, понимаю. На энском?

- Вот-вот.

- И делаете вы энские изделия для военных целей. Понял, больше вопросов нет.

- Нас недавно Фрунзе навещал. Хвалил.

- Анна Кондратьевна, а что же вы поручение не выполняете?