Феодальное общество

Как только благородный становился покровителем другого благородного, уважение к нему повышалось. После перечисления вознаграждений, которые должен получить рыцарь, побитый, взятый в плен или потерпевший ущерб каким-либо иным образом, в «Барселонском уложении» сказано: «Но если на его землях живут еще два рыцаря-вассала, а еще одного он кормит у себя в доме, то должное ему увеличивается вдвое» (309). Если рыцарь собирает под своим флажком порядочный отряд из своих вооруженных верных, он становится уже «banneret». А если, поглядев вверх, он видит, что никакая ступень не отделяет его от короля или местного князя, которым он непосредственно приносит оммаж, то он становится «держателем от главы», «главным» или бароном.

Слово «барон» заимствовано из германских языков, поначалу оно означало «человек», а потом стало означать «вассал»: в самом деле, дать клятву верности господину разве не значит стать его «человеком»? Позже стали употреблять это слово в более узком смысле, относя его к главным вассалам самых крупных сеньоров. В этом употреблении оно отражало относительное превосходство, превосходство по отношению к верным той же группы. Епископ Чеширский и сир де Беллем имели подобно королю своих баронов. Но могущественнейшие среди могущественных, первые феодалы монархии назывались в разговорном языке просто «бароны».

Почти что синоним «барона» - употребляемый в отдельных текстах как его точный эквивалент, - но с самого начала наполненный точным юридическим содержанием термин «пэр» принадлежал словарю юридических институтов. Одной из наиболее дорогих сердцу вассала привилегий была та, что судить его может только его сеньор и другие вассалы его сеньора. Одинаковость связей рождала ощущение равенства: пэр решал судьбу пэра. Но у одного и того же сеньора могли быть самые разные держатели феодов, как по своему могуществу, так и по своему достоинству. Так можно ли предположить, что общее для всех вассальное подчинение сделает всех равными и решениям бедного дворянина подчинится богатый и могущественный бан? На деле в этом случае юридические права сталкивались с куда более значимой конкретикой: реальным ощущением иерархии. Поэтому достаточно рано во многих областях возник обычай предоставлять самым могущественным среди феодалов право суда в тех случаях, когда речь шла о виновных, равным им по достоинству; они же созывались на совет, когда возникала необходимость принять важное решение. Число пэров, созываемых в этих случаях, бывало обычно или традиционным, или мистическим: семь, как в государственных судах эпохи Каролингов, или двенадцать по числу апостолов. Такой обычай существовал как в средних сеньориях, например, в монашеской обители Мон-Сен-Мишель, так и в больших герцогствах, например, Фландрии; эпическая поэма представляет пэров Франции, собравшихся вокруг Карла Великого в апостольском числе.

Но и у поэтов, и у летописцев возникают другие слова, акцентирующие могущество и богатство, которые они относят к самым крупным аристократам. «Магнаты», «poestatz», «demeines» в их глазах стоят неизмеримо выше простых рыцарей. На деле антагонизм внутри благородного сословия был очень резким. В каталонском «Уложении» мы находим следующее: если один рыцарь нанес ущерб другому и виновный выше своей жертвы, то жертва не может потребовать от обидчика личного покаяния (310). В «Поэме о Сиде» зятья героя, принадлежащие графскому роду, считают мезальянсом свою женитьбу на дочерях простых вассалов: «Мы не должны их брать даже в наложницы, даже если бы нас просили. Они не равны нам и не достойны спать в наших объятиях». Зато мемуары «бедного рыцаря» пикардийца Робера де Кла-ри о четвертом крестовом походе хранят печальные отголоски накопленной горечи «воинов войска» против «высоких людей», против «сильных людей», «баронов».

В XIII веке, веке четкости и иерархии, эти различия, до той поры скорее живо ощущаемые, чем точно обозначенные, попытались превратить в систему. Дело не обошлось без крайностей, которыми грешит слишком абстрактный ум юристов, не всегда хорошо ладящий с подвижной и гибкой реальностью. Отличались друг от друга и национальные варианты. В своем исследовании мы, как обычно, ограничимся самыми характерными примерами.

В Англии, где аристократия превратила старинную феодальную обязанность судить в инструмент управления, слово «барон» продолжало обозначать главных феодалов короля, которых он созывал на свой «Главный совет»; со временем должность королевских советников стала наследственной. Этим людям нравилось пышно именовать себя «пэры земли», и в конце концов их так стали называть вполне официально (311).

Во Франции, наоборот, эти два слова разошлись очень далеко. Не выходили из обихода два понятия: подвассалы и бароны, обозначая разницу в богатстве и почете. По мере того, как вассальные связи ослабевали, противопоставление оммажей теряло свое значение. Разделение сословий, граница между ними стали определяться иными критериями; определяющим стало обладание юридической властью: право осуществлять высший суд делало феодала бароном; уделом подвассалов остался средний суд и низший. В результате в стране появилось множество баронов, зато пэров во Франции было мало. Под влиянием эпической легенды число их было сведено до двенадцати: удостаивались этого титула и пользовались предоставляемыми им почетными привилегиями шесть самых главных вассалов Капетингов и шесть самых могущественных епископов или архиепископов, чьи церкви и монастыри непосредственно зависели от короля. Услилия пэров превратить почетные привилегии в практические увенчались весьма относительным успехом: главное право быть судимыми только равными было ограничено обязательным присутствием на суде королевского чиновника. А что касается других прав, то количество пэров было так мало и интересы этих могучих князей, владельцев обширных территорий, были настолько чужды всему остальному слою высшей аристократии, равно как и интересам собственно государства, что их превосходство так и осталось почетом в сфере этикета и не стало реальностью в области политики и дипломатии. Три линии пэров из светских угасли на протяжении веков. Начиная с 1297 года короли после того, как к ним вернулись феоды, которые составляли основу их пожалований, стали своей собственной властью создавать новых (312). Время спонтанного формирования аристократии завершилось, наступило время, когда у государства появилось достаточно сил и возможностей для того, чтобы своей волей укреплять или менять социальную структуру.

Примерно о том же свидетельствует история других почетных титулов во Франции. На протяжении всего Средневековья графы - совместно с герцогами и маркизами, управлявшими многими графствами, - были самыми могущественными среди могущественных. Вокруг них группировались члены их семейств и их родственники, для обозначения которых на юге существовало даже отдельное слово «comptors». Все эти титулы были унаследованы из номенклатуры Каролингов и обозначали в свое время совершенно определенные полномочия. Позже они стали относиться к наследникам тех, кто получил «великую почесть» при Каролингах, этой «почестью» тогда была государственная власть, потом она преобразовалась в феод. Если происходила узурпация, то в первоначальный период, и касалась в первую очередь власти, слово всегда следовало за явлением. С течением времени комплекс графских прав раздробился, а впоследствии и вовсе лишился какого-либо особого содержания. Произошло это в силу следующих причин: держатели различных графств, унаследовав от своих предков-чиновников разнообразные права, практически ими не пользовались -во-первых, права отличались от графства к графству, во-вторых, редко когда графы были единственными, кто располагал этими правами; в-третьих, авторитет графов уже не носил универсального характера. В конечном счете этот титул остался знаком могущества и авторитета. Причин, чтобы отказывать в пользовании им потомкам давних правителей провинций, не было. Начиная с 1338 года, может быть, немногим позже короли вновь жалуют приближенных титулом графа (313). Так возникает новая иерархия, старинная по названиям, новая по содержанию, которая будет все больше и больше усложняться.