Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-194

В неотредактированной русской версии беседы Роллана со Сталиным писатель восхвалял вождя как первого представителя и основоположника нового гуманизма. В своем вступительном слове Роллан говорил о миллионах жителей Запада, которые ждут, чтобы СССР показал им пути выхода из текущего экономического и морального кризиса. При этом, по его мнению, следовало не просто повторять слова Бетховена: «Человек, помоги себе сам!», а действенно помочь им и дать нужный совет ^{711}. [60] На реальной жизни Бетховена было основано самое известное произведение Роллана — монументальный роман воспитания «Жан-Кристоф» (1903–1912). Кроме того, написанная Ролланом в 1903 году научно-популярная биография композитора стала прообразом для целой серии трудов писателя под общим заглавием — «Жизни великих людей». Позднее Роллан обратил свой взор на Восток, чтобы там найти великих людей, жизнь которых вполне можно было превратить в миф: он нашел их в лице Толстого и Ганди. Впрочем, в то же время они являлись для Роллана и образцами для подражания, поскольку он стремился к тому, чтобы стать европейским Толстым. Во всех упомянутых работах, написанных для массовой аудитории в доступном, но серьезном стиле «высокой популяризации» (haute vulgarization), Роллан исследовал героическую природу гениев, которые успешно прошли сквозь тяжелые испытания, чтобы посвятить себя служению человечеству. В 1920-е годы страстное увлечение писателя фигурой Ганди, пацифизмом и панъевропейским примирением было вытеснено антиимпериализмом и стремлением к еще более грандиозному примирению — между Востоком и Западом. Роллан держал свои сомнения насчет национализма Ганди в тайне — даже когда махатма в 1931 году посетил фашистскую Италию; позднее в том же десятилетии Роллан почти так же тайно мучился, размышляя о Сталине и Советском Союзе. Поскольку пацифизм писателя беспокоил советское руководство, в 1935 году он постарался заверить генерального секретаря в том, что, симпатизируя СССР, не будет противодействовать войне ни при каких обстоятельствах ^{712}. Подобным отречением от прежних взглядов он скрепил свою дружбу с диктатором, а идеалом героического гуманиста вместо Ганди стал считать Сталина.

Более ранние герои Роллана излучали силу, но при этом все они были людьми искусства или интеллектуалами. Для него, как и для фабианцев, большевики представляли собой пример потенциального слияния в одном лице качеств интеллектуалов и людей дела. Писатель признался в этом, рассказывая Сталину о «новом гуманизме», и назвал Маркса и Ленина основателями «интеллектуальной партии» (la parti intellectuelle). Упомянутое слияние еще более выпукло проявилось в вышедшей в 1935 году книге Роллана «Спутники» («Compagnom de route»), в которой главы о его литературных «спутниках», Шекспире и Гёте, были дополнены главой о Ленине как о человеке, воплощающем потенциальный синтез русской революционной традиции и европейской культуры. «Два принципа, которые дополняют друг друга: “Мы должны мечтать”, — говорит человек дела [Ленин], а человек мечты [Гёте] говорит: “Мы должны действовать!”» ^{{713}, [61]} Когда Аросев встретился с Ролланом в Вильнёве накануне поездки писателя в СССР, он нашел его сожалеющим по поводу своей тихой жизни и жаждущим услышать рассказы о Сталине и революционном подполье. В личном письме, посланном из Москвы во время своего визита 1935 года, Роллан писал о Гамлете (который для самого Аросева являлся любимой метафорой колеблющегося интеллектуала) и сравнивал его с шекспировским воителем Фортинбрасом, чье имя в переводе с французского значит «сильная рука». По мнению писателя, Гамлет не мог уподобиться Фортинбрасу, поскольку в сердце принца датского было слишком много сострадания и страха. «Но в отличие от меня, Фортинбрас прав» ^{714}. После встречи со Сталиным Роллан, как радостно сообщил генеральному секретарю Аросев, пребывал в такой эйфории, что был готов расцеловать посредника: встречу с советским вождем писатель счел одним из величайших свершений своей жизни ^{715}.

Среди основных проблем, затронутых Ролланом в разговоре со Сталиным, был статус «самых искренних друзей СССР», к которым писатель, конечно, относил и себя самого. Все конкретные политические вопросы, поднимавшиеся Ролланом, — о стороннике изгнанного Троцкого Викторе Серже, арест которого вызвал большой резонанс в Европе, и о явно негуманном Постановлении ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 года, которым устанавливалась уголовная ответственность для несовершеннолетних с двенадцати лет, — были сформулированы с точки зрения его собственного желания и способности объяснять внутренние советские дела Европе. «Я совершенно уверен, что он был достоин этого наказания…, но нужно было дать объяснение этому факту для массы друзей СССР». Роллан призвал Сталина начать «разъяснительную кампанию» для сочувствующих и предложил себя на должность лица, которое занялось бы передачей особо важной информации — возможно, при посредстве ВОКСа. Действительно, на протяжении первой половины 1930-х годов Роллан не раз жаловался Горькому на то, что ему не хватает информации, чтобы развеять сомнения и опровергнуть обвинения против Советского Союза. Сталин же, со своей стороны, признал, что советское руководство недостаточно «осведомляет и вооружает наших друзей», но в то же время заметил — причиной этого является простое уважение к независимому положению людей, живущих в других условиях и странах: «Руководить из Москвы этими людьми было бы с нашей стороны слишком смело» ^{716}. Подобные пассажи подтверждают замечание переводчика, работавшего с советским вождем в годы войны: «Сталин любил и умел пускать иностранцам пыль в глаза» ^{717}. Принятые в 1935 году драконовские меры по борьбе с преступностью среди несовершеннолетних, как объяснил Сталин, преследовали исключительно педагогические цели и были направлены главным образом на то, чтобы припугнуть опасных хулиганов и бандитов. По вполне очевидным причинам обнародовать подобный факт было нельзя. «Это верно, это верно», — ответил Роллан и позднее рассуждал в своем дневнике о том, что люди Запада забыли о той «старой варварской России», которой приходилось противостоять большевистским вождям ^{718}. Сталинские объяснения могли убедить Роллана, но советские читатели, скорее всего, нашли бы их весьма нелепыми. Возможно, именно поэтому текст беседы Роллана и Сталина, подобно ряду других бесед с иностранцами, так никогда и не был опубликован.

В 1935 году Роллан продемонстрировал тонкое понимание своего «дружеского» статуса. Например, в письме, адресованном вождю, писатель по завершении своего визита (20 июня 1935 года) ручался, что никогда в жизни не отступится от принятых им обязательств защищать героическое строительство нового мира. Даже после периода Большого террора он соблюдал свои обязательства и нигде публично не критиковал советский строй ^{719}. В конечном итоге Сталин решил чем-нибудь отблагодарить Роллана. На проходившем в январе 1935 года в Париже Международном конгрессе писателей в защиту культуры несколько выступавших, симпатизировавших Троцкому, подняли вопрос о заключенном в тюрьму Серже. В порыве, который на первый взгляд казался осознанием разумной необходимости, но, с другой стороны, выглядел как великодушная милость со стороны самодержца, Сталин объявил Роллану, что не видит никаких причин препятствовать освобождению Сержа. Более того, советские лидеры были уже вполне привычны к подобным предложениям, поступавшим от советских же интеллектуалов, — Сталин обращался с Ролланом практически так же, как с его замечательным покровителем Горьким. В действительности дело Сержа показало, насколько важны были для поддержания статуса Роллана как «друга» его отношения с Горьким. После того как Сталин сделал свое заявление, Роллан связался с Горьким, а тот написал своему другу Ягоде — и вскоре Серж уже был в Париже ^{720}.