Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Но чем был король для многочисленных жителей Франции той эпохи? Как они его себе представляли и в чем видели его долг? Несомненно, что единого, общего образа короля для всех не было и быть не могло, он рисовался по-разному в зависимости от социально-культурной принадлежности человека и даже от его местожительства. В областях, сравнительно поздно вошедших в состав королевского домена, образ короля был, надо полагать, иным, нежели в старых домениальных владениях.

Все эти вопросы важны, тем более что они имеют отношение не только к духовной культуре позднесредневекового общества. Дело в том, что французская монархия с XIII в. все более осознанно и целеустремленно берет курс на обеспечение себе всей полноты суверенных прав, составляющих так называемый империй, который мыслился по образу и подобию власти римских императоров. ^{649} По существу это был курс на создание абсолютной монархии. Но чтобы достичь этой цели, монархии недостаточно было тех или иных благоприятных социально-политических условий. Необходима была и определенная мутация общественного сознания, от чего во многом зависело, насколько успешным будет продвижение ее по этому пути. Поэтому проблема представлений о королевской власти имела в позднее средневековье чрезвычайно важное политическое значение.

Итак, воссоздавая образ короля, бытовавший во французском обществе XIV–XV вв., было бы неразумно пытаться создать некий общий или усредненный образ: их было несколько. Попытаемся охватить все существовавшие и определить, насколько велико было воздействие каждого из них на сознание тех или иных социальных слоев.

Наиболее емкое определение персоны короля, как мне кажется, в ту пору дал известный писатель XV в. Ален Шартье. В одном из своих сочинений он сказал, что в короле соединяются три человека: «человек божественный, человек моральный и человек политический». ^{650} Ясно, что он уподобил персону короля Божественной Троице и представил ее единой в трех лицах, как своего рода «королевскую троицу». Эта выразительная аллегория, по существу, отражает весь комплекс понятий и чувств, сложившихся относительно короля в позднее средневековье. Если вглядеться в каждую из этих трех ипостасей «королевской троицы», то можно многое понять и в состоянии общественного сознания, и в его мутации.

Наиболее древним из этих образов был сакральный, божественный, восходящий еще к древнегерманским, дохристианским представлениям, но христианство придало ему особенно выразительные очертания. Зарождение и развитие христианской сакральной концепции королевской власти достаточно хорошо изучены, ^{651} поэтому напомним лишь основные ее черты, особо отметив те новые ее положения, которые получают распространение в позднее средневековье.

Идея сакральности королевской власти опиралась на евангельское учение, согласно которому всякая власть от Бога. Причем власть королей рассматривалась как отмеченная особой печатью, ибо, подобно ветхозаветным царям, они еще в раннее средневековье стали совершать обряд миропомазания на царство наряду с коронацией. Во Франции традиция миропомазания берет начало с восшествия на престол Пипина Короткого (751 г.). Важно подчеркнуть, что этот обряд совершался всегда только при коронации королей, прочие же феодальные сеньоры, хотя они немало позаимствовали из церемонии коронации, и прежде всего само венчание короной (например, герцогской), никогда не освящались елеем. Многие из них, правда, присоединяли к своему титулу, как и короли, слова «милостью Божией», но корона обычно против этого протестовала, а в XV в. Карл VII, а за ним и Людовик XI запретили своим вассалам использование такой титулатуры. ^{652}

Обряд миропомазания королей всегда воспринимался как таинство, хотя в строгом смысле слова он церковью к таковым не причислялся, и она не признавала особого духовного статуса королей. ^{653} Однако в сознании многих людей король был, несомненно, персоной сакральной. Сама церемония коронации и миропомазания должна была внушать это представление. Характерно, что с XII в. в ней используется все больше элементов церковного обряда посвящения в сан. Короли стали облачаться в тунику наподобие одеяния протодьяконов, а начиная с Карла V стали после елеосвящения надевать перчатки, как это делали епископы.

Представление о святости персоны короля подкреплялось также различными привилегиями, которые в разное время получали короли от папского престола и которые явно поднимали их духовный статус по отношению к прочим мирянам. Так, с середины XIV в. они могли причащаться под обоими видами, как и лица духовного звания. На протяжении XIII–XIV вв. папы неоднократно даровали и подтверждали особую отпустительную силу молитв за французского короля и королеву и присутствие вместе с ними на мессе. Находившимся с королевской четой на мессе, например, давалось отпущение грехов на один год и 40 дней, а молящимся за королей — на 100 дней. ^{654}

В литературе XIV в. стала даже развиваться идея принадлежности королей к особому духовному «королевскому ордену» (religion royale), что было следствием глубокого убеждения в божественном происхождении королевского достоинства, ибо, говоря словами У. Оккама, они «получают помазание и коронуются не только по человеческому обычаю, но и по Господнему установлению». ^{655}

Именно через миропомазание, как считалось долгое время, королям вручается власть от Бога, а вместе с нею и чудодейственный дар излечивать больных золотухой возложением на них рук. Это была своего рода благодать, нисходившая на короля и делавшая его персону сакральной. По этой причине, кстати, он не мог отрекаться от престола, вручавшемуся ему не людьми, но Богом. ^{656}

С XIII в. в ученой литературе развитие сакральной концепции королевской власти шло по нарастающей, она все более обрастала новыми понятиями, аргументами и легендами. Все настойчивей проводилась мысль о том, что французские короли в отличие от других и даже императоров взысканы особой благодатью божьей. В произведении анонимного автора «Сновидение садовника» читаем: «Несомненно, что король Франции пользуется особой милостью Св. Духа благодаря миропомазанию, ибо над ним совершают помазание на царство наиболее чудесным образом, как ни над одним другим королем, — миром из Священного Сосуда, ниспосланного ангелом небесным, и это доказывает, что французские короли получают помазание не только по человеческому установлению, но и по велению Отца, Сына и Св. Духа» ^{657}.

Наряду с сосудом со священным миром для помазания, который был принесен ангелом св. Ремигию для крещения Хлодвига и его освящения в качестве короля, стали приводиться и другие доводы в доказательство избранничества французских королей, которые составляли весьма стандартный набор. Это и герб из трех лилий на лазурном поле, который, как говорили, был ниспослан Хлодвигу Богом взамен его прежнего языческого герба из трех жаб (по другой версии, из трех полумесяцев), и особая миссия французских королей в деле защиты церкви и римского престола, а также в борьбе с еретиками и неверными, в связи с чем обычно указывались двое святых на французском престоле: Карл Великий и Людовик IX. Специально отмечалось, что короли Франции — «христианнейшие», таковой титул римский престол многократно давал им на протяжении XIII–XIV вв., пока он не был за ними закреплен окончательно во второй половине XV в. ^{658} Монархическая литература во Франции начиная с эпохи Филиппа IV Красивого проявляла безмерный энтузиазм по поводу непревзойденных достоинств и величия французских королей, осененных великой небесной благодатью. «Король Франции — самый могущественный, самый благородный, самый католический и самый великий из всех христиан». ^{659} «Кто может усомниться в святости и совершенстве взысканных божественными дарами королей франков, которые являются избранниками божьими, помазанными священным елеем, посланным им свыше!» — восклицает А. Шартье, убежденный, что король — «это образ божьей благодати на земле, луч божественного сияния, сверкающий среди земных облаков и воплощающий духовную силу». ^{660} Уверенность, выражавшаяся известным легистом Филиппа IV Пьером Дюбуа, что «весь мир следовало бы подчинить королевству франков», совершенно естественно вытекала из такого превознесения до небес достоинств французских королей. ^{661} Здесь, однако, встает вопрос, в какой мере эта литература отражала общественное восприятие монархии и насколько «божественный лик» короля был привычен широким слоям его подданных. Если обратиться к дворянству, социально-политическое сознание которого в позднее средневековье довольно хорошо представлено богатой исторической и мемуарной литературой, то первое, что бросается в глаза, — это своего рода игнорирование сакральной концепции королевской власти. Дворянство как будто не видело божественной ипостаси монархии. Вот два выразительных примера: Жан де Жуанвиль, автор жизнеописания Людовика IX Святого, сочиненного в самом начале XIV в., и Филипп де Коммин, автор знаменитых «Мемуаров», написанных в конце XV в. Жуанвиль называет свое сочинение «Книгой святых речений и благих деяний нашего святого короля Людовика», однако не воспроизводит ни одного аргумента в пользу святости французской монархии, которые в его время были уже достаточно распространены. В его изображении святость Людовика сугубо личная, проистекающая из благих дел и намерений короля, но отнюдь не предопределяемая миропомазанием. При этом он считает короля мирянином и, объясняя цель своего труда, пишет, что рассказ его должен послужить «к чести этого истинно святого человека, чтобы можно было совершенно ясно понять, что ни один мирянин в наше время не прожил свой век столь благочестиво, как он». ^{662} Иначе говоря, Жуанвиль рассказывает о короле так же, как он рассказывал бы о любом другом святом человеке.