Цивилизации

Проблема определения конкретной цивилизации, поставившая в тупик многих исследователей, относительно проста по сравнению с определением цивилизации вообще. Однако можно утверждать, что первое зависит от второго: конкретную цивилизацию можно охарактеризовать, только зная, что такое цивилизация в целом. Конкретная цивилизация — это феномен, который легко регистрируется при эмпирическом изучении. Цивилизации существуют, их много, пусть даже в каждом отдельном случае мы испытываем затруднения, решая, вправе ли классифицировать данное общество как цивилизацию. В напоминающем глупую игру занятии некоторые ученые пытались пересчитать цивилизации: Тойнби насчитал их в целом двадцать одну [68], Кэрролл Квигли — «две дюжины» [69], для Сэмюэля Хантингтона сегодня мир вмещает «семь или восемь», а может, девять [70]. Термин «цивилизация» — без конкретизации — представляет собой универсальный концепт, в существовании которого можно сомневаться, или же то, что я выше обозначил как «составляющая цивилизации»: особенность, присущую всему тому, что мы называем цивилизациями.

Все общества, которые я называю цивилизациями, действительно имеют нечто общее — программу систематических взаимоотношений с природой. Это не означает, что есть пределы возможных расхождений. Называя книгу «Цивилизации» (во множественном числе), я отвергаю утверждение, будто цивилизация неделима.

Это утверждение обычно выдвигается в двух контекстах: во-первых, когда термин «цивилизация» используется для обозначения человеческого общества в целом, а не для характеристики того, что есть у всех этих обществ; и во-вторых, когда он обозначает стадию, к которой стремятся по пути прогресса все общества. Нет никаких доказательств того, что у всех обществ есть единая тенденция, за исключением того, что все они — социальные структуры. Прогресс, направленный к достижению какой-либо исторической кульминации, будь то бесклассовое общество, или Век Святого Духа, или тысячелетний рейх, или либеральная демократия, или какой-либо еще «конец истории», — иллюзия. Таким образом, нет смысла рассматривать исторический прогресс — чтобы доказать или опровергнуть его существование. В этой книге история цивилизаций представлена как область сравнительных исследований, полная разрывов последовательности. Иногда я стараюсь вызвать это ощущение, резко и неожиданно меняя место действия.

Тем не менее читателей все же может преследовать сомнение: а не способны ли цивилизации слиться воедино и тем самым оправдать надежду верующих на итоговое единство человечества? Помимо истории взаимодействия цивилизаций с природой в этой книге рассматривается и другая история — история контактов цивилизаций друг с другом; она возникает в книге постепенно и к концу становится ее главным содержанием. Взаимная ассимиляция — часть, но все увеличивающаяся, этой истории. Мировая история есть история взаимоотношений людей. В самых репрезентативных эпизодах среда за средой — отражаются великие кросс-культурные темы: миграция, торговля, взаимовлияние, паломничества, миссионерская деятельность, войны, создание империй, широкие общественные движения, а также перемещения технологий, живых существ и идей. Некоторые среды, рассматриваемые в книге — пустыни, сухие степи и океаны, — скорее не места развертывания цивилизаций, а частично или полностью дороги между ними.

Эта тема обязательно должна быть рассмотрена, поскольку цивилизации питают друг друга. Возможно, потому, что для противостояния природе требуется определенное высокомерие, цивилизации обычно с презрением относятся к своим соседям. В представлении жителей Древней Греции и Древнего Китая остальной мир был населен ничтожными варварами. В Древнем Египте иноземцы считались неполноценными людьми. Думаю, это не просто пример распространенного нежелания видеть чужаков равными себе: известно, что в большинстве языков мира [71] нет общего понятия «человек»; это слово обозначает только тех, кто говорит на данном языке; точнее было бы сказать, что термин, которым группа идентифицирует себя, неэластичен. Это вовсе не значит, что чужаков не называют уважительными и даже почтительными словами. Подлинное презрение к чужакам — скорее грех, а не общераспространенная черта цивилизации.

Самоопределение членов цивилизации своеобразно, главным образом ввиду своей избирательности. Люди, принадлежащие к конкретной цивилизации, разделяют общее представление о том, что достижения этой цивилизации делают их особенными, не такими, как остальные. Даже враждующие цивилизации, как Древний Рим и Персия или средневековые христианство и ислам, признают, а иногда и поддерживают друг друга. Они подобны врагу, которого каждый видит в зеркале. Но даже в случаях, когда у цивилизаций есть соседи, сходство с которыми ощущается, они с надеждой ищут — порой в самых далеких частях света — других, как в фантастике внеземные цивилизации обшаривают Вселенную в поисках разумной жизни. Хотя бывают исключения (см. ниже, с. 336–359), кажется, цивилизации трудно находиться на высоком уровне материальных достижений без контакта с другими цивилизациями.

Следовательно, история цивилизаций включает и историю установления контактов между ними. Сегодня все сохранившиеся до наших дней цивилизации находятся в тесном контакте друг с другом. Говорят, что они сливаются в единую цивилизацию. Вопрос о возможности существования глобальной цивилизации рассматривается в конце этой книги; но даже если такая перспектива реальна, она лишь добавит очередную цивилизацию к множеству, но не сольет их в единое всеохватывающее целое.

В существующей традиции самые привлекательные и сжатые определения цивилизации в то же время и самые своеобразные. Для Оскара Уайльда, цивилизация — это то, что «ненавидит средний класс»; для Альфреда Норта Уайтхеда цивилизация обнаруживает качества «Истины, Красоты, Приключения, Искусства, Мира» [72]. Ортега-и-Гассет определяет ее как «отложенную силу последнего прибежища» [73]. Для Р. Дж. Коллингвуда, одного из немногих профессоров метафизики, которые заслуживают этого звания в двадцатом веке, это даже не тип общества, а нечто, предшествующее ему: мыслительный процесс, направленный на достижение идеальных социальных взаимоотношений «вежливости». На практике это означает уменьшение склонности к насилию, увеличение доброжелательности к чужакам и помощь распространению науки. В эссе, написанном во время войны и рассчитанном на демонстрацию нецивилизованности Германии, Коллингвуд неохотно признает, что слово «цивилизация» следует применять к обществам сообразно степени их участия в этом процессе [74]. Тойнби, на миг утратив осмотрительность, говорит примерно то же самое: «продвижение к святости» [75]. В явно своекорыстной защите «класса досуга» Клайв Белл называет цивилизацию «разумом, смягченным ощущением ценности… и ощущением ценности, закаленным и заостренным разумом» [76]. Критики цивилизации в чем-то правы, когда проклинают цивилизацию как тиранию, нивелирующую положительные естественные качества человека муками соответствия. Краткие определения такого типа могут вдохновлять, они определенно выявляют предрассудки своих авторов, но не позволяют точно определить предмет изучения.

Однако «процесс» — все же потенциально полезная концепция. Те, кто считает, что смысл этого слова связан с его этимологией, утверждают, что, строго говоря, цивилизация должна быть процессом, потому что все слова наизация, заимствованные из французского, означают процессы [77]. Однако на «процесс», рассматриваемый в данном контексте, неизбежно накладывается — и искажает его — оттенок «прогресса». Особенно памятны и тревожны в этом смысле попытки Фрейда, который склонен был рассматривать цивилизацию как совокупность культурных отложений — коллективное следствие сублимаций и репрессий индивидов. Он называл это «процессом на службе у Эроса, цель которого — объединить индивидов, а далее семьи, народы и нации в одно великое целое, в единое человечество» [78]. Он пытался освободить человечество от разлагающей неудовлетворенности цивилизации — от чувства вины. Неудачным результатом этих усилий было «общество добрых чувств» — единая цель политиков и психотерапевтов современного запада. Очевидно, бессмысленно начинать с такой отправной точки историю цивилизаций — но мне оно вообще не нравится. Если мы хотим стать лучше, надо считать себя плохими.