Цивилизации

На протяжении холодной войны две группы исследователей считали, что цивилизация — предмет, достойный изучения: во-первых, историки древности и археологи (они использовали это понятие без теоретического обоснования) [48]; и во-вторых, немногие, верящие по сей день в прогресс. Из числа последних самым влиятельным и известным был Фернан Бродель. Термин «цивилизация» он использовал в своих трудах в рамках программы, способствующей тому, чтобы студенты и ученые мыслили широкими категориями. Самое полезное определение он приводит в работе 1963 года, написанной как учебник для средней школы. Иногда он применяет термин «цивилизация» как синоним слова «культура», а иногда как обозначение общества, которое, в его представлении, является последовательным образованием благодаря непрерывности, идентичности и единству идеологии [49]. Он также ставит знак равенства между «подлинной цивилизацией» и «оригинальной культурой»; под последней он понимает культуру новаторскую и отличную от других [50]. Он признает, что по крайней мере некоторые цивилизации можно классифицировать по их среде, и предлагает одну подобную классификационную группу, которую он называет «талассо-кратические» [51] цивилизации, дочери моря»; приводимые им примеры — Финикия, Греция, Рим и «собрание энергичных цивилизаций Северной Европы, сосредоточенных вокруг Балтийского и Северного морей, не забывая и Атлантический океан и цивилизации на его берегах», — рассматриваются в VII части этой книги [52]. Термин «талассократический» кажется неточным, поскольку такими цивилизациями правили обычно военные или землевладельцы, но все эти цивилизации действительно можно поместить под одним заголовком из-за господствующего присутствия моря.

Тем временем неутомимый учитель и прогрессист сэр Джек Пламб, последний английский виг, выпустил грандиозное собрание томов, которые должны были составлять «Историю человеческих обществ». Убежденность Пламба в том, что основа истории — прогресс, делало цивилизации темой его трудов, и это слово постоянно возникает в названиях книг собрания. На несколько лет раньше и без всякого теоретизирования и даже попыток объясниться вышла великолепная серия работ под общим названием «История цивилизации». Джон Парри, редактор серии и автор вступительного тома, занимал кафедру истории океанов и сосредоточился на истории морских коммуникаций и их роли в культурном влиянии Европы [53]. Все книги обеих серий были хороши, и многие заслуженно стали классикой, но ни в одной из них не рассматривается цивилизация. Это книги по истории, непонятно, что добавляет к ним употребление в некоторых названиях слова «цивилизация».

Другой ученый, который, подобно Пламбу, демонстрировал любопытное смешение страсти к прогрессу и консервативных привычек, сохранил живой традицию Тойнби — сравнительное исследование цивилизаций — в величайшей работе нашего времени «Наука и цивилизация в Китае» [54]. Как всех гениев, Джозефа Нидема мог подвести исключительный ум. Нидем проявляет странное и загадочное смешение англиканизма высокой церкви [55] и наивного маоизма. У него встречаются полубезумные утверждения, например, что китайские путешественники, о которых не сохранилось никаких документов, обнаружили центрально-американскую цивилизацию [56]. Но его шедевр не сравним ни с одной современной работой в том, что меня больше всего восхищает: он полон учености, честолюбия, чувствительности, верности очевидному, смелости в спорах, страстного любопытства, неограниченного кругозора — и великолепного мастерства маневрирования в обширном океане материалов. Нидем умер, не завершив труд, но те несколько томов, что я прочел, изменили мой взгляд на мир. И теперь я вполне могу представить, как хранители Галактического музея, объективно изучая наше прошлое со своего наблюдательного пункта на краю Вселенной, помещают в центр экспозиции Китай, а западную цивилизацию втискивают в угол дальней витрины.

Теперь изучение цивилизации вернулось в академические программы, отчасти благодаря окончанию холодной войны, которое сделало ненужным изучение «блоков» и высвободило рабочую силу для исследования чего-нибудь другого; а также благодаря Сэмюэлю Хантингтону. Он предупредил, что теперь на смену различию идеологий приходит разница между цивилизациями, которая и будет определять конфликты будущего, и пригласил нас в «мультицивилизационный мир» [57]. Этот призыв был услышан людьми, привыкшими к определениям в марксистской традиции, более или менее отождествлявшим цивилизацию и идеологию. Зону, где преобладает господствующая «космология», или модель устройства мира, и называли цивилизацией. Эта модель, конечно, всегда строилась и совершенствовалась в интересах правящей элиты [58]. Хантингтон, который, явно вопреки собственному намерению, не смог нарушить этот подход, сделав религию связующим элементом цивилизаций [59], не смог удовлетворить потребность в определении и классификации цивилизаций, которые соответствовали бы тому значению, которое он придавал этому термину. Швеция на его карте мира принадлежит к тому же типу цивилизаций, что и Испания, а вот Греция — нет. Он отводит огромное пространство «буддийской цивилизации», в то же время сомневаясь, существует ли такая цивилизация [60]. Однако следует отметить, что Хантингтон дал другим ученым возможность совершенствовать свои определения и классификацию.

Заманчиво удовлетвориться мыслью о том, что цивилизации ни к чему становиться объектом теорий; этот термин можно прагматически использовать для обозначения огромного числа классов — «самых больших групп людей» [61], на которые мы делим человеческие общества, пытаясь написать историю мира. Любая теория приводит к абсурду классификацию, с которой она начиналась: причина ли это для отказа от классификации или для отказа от теорий? Некоторые историки умудрялись писать о цивилизациях, не очень беспокоясь о том, насколько последовательны и непротиворечивы их классификации; они принимали как должное то толкование, которое можно с пользой применить, говоря об «Исламе», или о «Западе», или о «Китае» [62] — в духе того минимального определения, которое я сформулировал в предыдущем случае: цивилизация — «это группа или группы, которые считают себя цивилизацией» [63].

Следствие такого подхода — цивилизации становятся неотличимы от других типов общества; и если забыть, что границы и конфигурации постоянно меняются, или попытаться охватить весь мир, возникает сумбур типа «православной цивилизации» Хантингтона, которая включала Россию и Грузию, или его же «синическая цивилизация», куда входили Корея (но не Япония) и Вьетнам (но не Лаос), или «сирийская цивилизация» Тойнби, в которую с еще меньшими основаниями втискивались армяне и арабы. Не все принадлежат к крупным единицам «разумного изучения»; иногда объекты, которые действительно имеет смысл изучать, очень малы.

Для практических целей некоторые мыслители определяли цивилизацию как наименование очень больших комбинаций обществ, считая при этом, что формируют теорию. Выраженное чрезвычайно сложным языком, такое описание цивилизации действительно приобретает видимость теории. Так сформулировали, например, Дюркгейм и Маусс: «цивилизации — это сложные и единые системы, которые, не являясь политическим единством, могут тем не менее быть локализованы во времени и пространстве и которые обладают единым и своеобразным укладом жизни» [64]. А. Л. Крёбер использовал термин «культура в целом»; он пытался придать этому некий мистический смысл, добавляя, что «культура в целом» — это «природная система», напоминающая форму жизни и отличающаяся «стилем», который охватывает все: от гастрономии и длины юбок до монументального искусства и вкусов в области литературы [65]. Когда читаешь, что цивилизации — это «реальные, полные смысла единства, отличные от государства, или нации, или любой другой социальной группы» [66], становится ясно: попытка создания теории не удалась. Мы вернулись к слегка видоизмененной версии Кеннета Кларка, основанной на доверии к инстинкту, — мы узнаем цивилизацию, когда видим ее, хотя не способны объяснить, что это такое [67].