Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце

Странное, однако, «божество» подсказало «Человеку Природы» его «воображение»! Судя по описанным Буше де Пертом скульптурам, то был, выходит, сам допотопный человек и даже слоны, носороги, мамонты, бизоны, лошади, орлы, змеи и прочая тварь, ползающая во прахе, летающая в воздусях и плавающая по воде. Кажется, аббевилец в своем увлечении «допотопными древностями» запамятовал, с кем ему в связи с таким щекотливым сюжетом придется иметь дело. В первую голову, разумеется, не с долготерпеливыми «бессмертными» Академии, а со святыми отцами суровой и скорой на расправы католической церкви, которые в недавнем прошлом многократно давали понять склонным к вольнодумству мирянам, что по вопросам веры шутить не стоит любому, для кого дорого прозябание в этом бренном мире.

Буше де Перт, будто ни во что не ставя исходящую с этой стороны опасность, упрямо продолжал еретически мудрствовать. Он обращал внимание читателей на то, с каким старанием древние люди изготавливали одни и те же типы изделий, как будто выполняя их по одной модели. Он не сомневался, что первопредки «руководствовались при этом одним и тем же намерением», что должно было свидетельствовать, по его мнению, о некоей «мощной движущей силе», которая лежала в основе этого намерения, о «какой-то потребности или веровании». Он определил эту «мощную движущую силу» как «необходимость физическую», которая удовлетворяла «потребности материальные», и необходимость духовную, которая удовлетворяла «потребности мышления». Эта идея и стала ключом к его пониманию истоков эволюции «допотопного общества» — необходимость физическая привела к появлению у древнего человека «орудий, оружия и предметов обихода», а духовная — к изготовлению «идолов, памятных знаков, символов и письменных знаков. Не имея железа, древние люди обладали каменными орудиями. Но материалом, которым они обрабатывались, был тоже камень. При осознании слабости средств результаты вырастают в наших глазах. Испытывая удивление, мы сказали: если цивилизованный человек имел в распоряжении науку и гений, то человек дикий имел необходимость, волю и терпение». Но ошибается тот, кто полагает, что установить различие между двумя категориями изделий первобытных людей — дело легкое. Разделяющая грань здесь как нить — «едва видимая», и потому всегда остается риск смешать «…оружие с объектами, относящимися к области духовной культуры, символы или письменные знаки — с предметами украшения, прихоти или забавы изготовителя». В такой ситуации, считал Буше де Перт, археологу не остается ничего другого, как, вооружившись величайшим терпением, дотошно исследовать мельчайшие детали изделий, затем «сориентироваться в этом лабиринте, а в конце концов найти дорогу и понять, что тогда, как и сегодня, у человека была цель, когда он действовал».

Скульптурные изображения из камня, принадлежавшие «Человеку Природы» (как они были изданы Буше де Пертом).

Подчеркнув еще раз, что именно «необходимость духовная» породила «изображения, символы, фигуры людей и животных», поскольку «нет ни одного человеческого существа, которое не испытывало бы потребности в религии или, при ее отсутствии, в суеверии», Буше де Перт, будто дразня святых отцов, четко определил объекты, которые боготворил «Человек Природы», и разъяснил, почему это делалось: «Он поклонялся небу или земле, добру или злу. Это поклонение, было рождено надеждой или страхом, в чем он, возможно, и не отдавал себе отчета, но оно существовало в нем. Таким образом, из любви или страха всякое объединение людей имело свой культ. Эти нарождающиеся люди прежде всего почитали объекты ощутимые или видимые: Солнце, Луну, звезды; затем деревья, растения, животных» (выделено мною. — В. Л.). Отсюда следовало, сколь сложное содержание вкладывал «Человек Природы» в свои каменные скульптуры. Буше де Перт воспринимал «эти странные, но наполненные смыслом уже в силу самой их странности» фигурные камин как знаки, представляющие собой средства утверждения и передачи знаний как символы, которые могли быть письменностью и, таким образом, первым иероглифическим языком».

Можно лишь подивиться великой значимости этих скульптурок из кремневых пород, «малость которых так сильно контрастировала с важностью информации, в передаче коей заключалась их миссия». Помимо отмеченного в самом общем плане, Буше де Перт предложил конкретный вариант понимания смысла, допустим, размещения «разбитых» фигурных камней около погребальных урн кельтов. «Обычай и религия первопредков» требовали, вероятно, отбора из расколотых камней тех, в которых была «наибольшая потребность» — по мнению исследователя допотопных древностей, они «больше всего напоминали священные фигуры. Вполне вероятно, что они связывали с этими спонтанно полученными изделиями какие-то сверхъестественные силы. Это были их оракулы, их арусписы, их авгуры в том, что касалось охоты или войны». Значит, каменные фигурки использовались в магических ритуалах? Если да, то какова же была последующая их судьба? Буше де Перт нашел ответ и на этот вопрос: «После того как они послужили какому-то религиозному акту, эти случайные отщепы тщательно собирались и сохранялись в том виде, в каком получались при ударе или после усовершенствования рукой человека. Затем как те, так и другие использовались в качестве священных предметов или для приношения богам или манам. Их смысл был в испрашивании блага».

И вот тут Буше де Перт задал сам себе еще один вопрос, из тех, которые слышал не раз от скептиков-оппонентов: «"Человек Природы", как и человек цивилизованный, не делает ничего ради ничего. И если эти изображения сделаны человеком, зачем он их произвел в таком большом количестве? Недостаточно заявить, что их сделал человек, надо еще объяснить, с какой целью он их сделал».

Экое, однако, нахальство — так ведь это почти слово в слово то, что в свое время выспрашивал у гостя из Аббевиля он сам, Эли де Бомон! Так каков же ответ? — полюбопытствовал заинтригованный академик. А вот каков: «Что касается числа [каменных изваяний], которое, кажется, вызывает такое недоумение, то разве их больше, чем наших медалей или мадонн? Или разве их больше, чем статуэток, гравированных камней, символов, амулетов, которые находят тысячами в местах обитания язычников? А ведь эти народы и их культ, эти греки и римляне существовали не двадцать веков. Иначе обстоит дело с кельтами: кто может сказать о количестве их поколений и о том, сколько тысячелетий прошло без изменений в их обычаях и вере? А если мы добавим к этим религиозным творениям все заготовки, наброски, попытки, связанные с необходимостью, затем индустрией, затем искусством (ремеслами и индустрией, которые за неимением металлов и науки были связаны с камнем), то что же странного в том, что мы все еще находим в большом количестве наметки на этих первых идолов? Было бы просто удивительно, если бы их не находили».

С нарастающим раздражением Эли де Бомон заметил, что традиции такого емкого по содержательности «языка знаков», «фигурных камней» или каменных скульптур Буше де Перт прослеживал в значительно более поздних культурах. Этот своеобразный «язык знаков», утверждал самозванный археолог, развивался «по мере развития людей и событий», пока в эпоху друидов времен великого Цезаря не появились гранитные колоссы peulvans — менгиры и кромлехи Британии. Культ камня кельтов питали, очевидно, те же, в общем, идеи, что скрывали за скульптурными образами животных и человека люди «допотопной эпохи». Монументальные «стоячие камни» жрецов друидов были их священными «алтарями и богами», далекими, гигантскими по величине потомками «странных и загадочных фигурных камней» каменного века, этих своеобразных «дольменов в миниатюре». Служители древних богов, «объединяя усилия масс людей», размещали эти многотонные каменные истуканы не как придется. Буше де Перт усматривал в их рассредоточении на землях древней Галлии «символическое размещение» и воспринимал совмещение менгиров и кромлехов с пространствами равнин и долин как «запись гигантскими буквами истории происшедших событий. От этих великих рассказов сохранилось лишь несколько страниц. Эти отдельные дольмены, разбросанные группы камней, дают нам только неуловимые нити: ткань разорвана, смысл урезан. Останутся ли они навсегда такими, а проблема навсегда неразрешимой?»