В поисках утраченного яйца

Семенов Александр

В поисках утраченного яйца

Александр Семенов

В поисках утраченного яйца

ВЫСТРЕЛ

В каком году не сказано, в каком краю замазано, в общем, представь, дорогой друг, представь: солнце восходит... День вчерашний - что ж, я не знаю, куда он делся, или я забыл его с перепоя, а может быть, просто тот, кому надлежит ведать временем, внезапно переключил скорости, пошуровал рычагом своего инфернального организма, и вот уже новая жизнь вокруг совершается, трепещет, кипит и пенится, и идет уже через край, полная надежд и заманчивых телодвижений... Но, как и все, я жил, пока был молод, и, как и все, любил, пока был телом, у каждой женщины подмышкой есть испания, а когда я вернулся обратно, рядом со мною плавал непотопляемый броненосец Арсений, которому я и посвящаю страницы, лежащие перед вами, потому что сердце у него большое и справедливое, пусть ему будет приятно.

Итак, о чем бишь я начал? Трудно, ох, трудно, мой друг, начинать всякое дело с систематически западающей клавишей в голове, с пустым карманом и с виолончелью в душе. А ведь бывали времена - о да, мой друг, бывали! - когда я был отважный кавалер, еще вчера те времена, еще вчера... Но был в ту пору и другой, не менее отважный, кавалер, известный в городе под кличкой Вася-яйцелоп, фамилия его - не помню какая, что-то на букву "П". Не знаю уж, какому шутнику взбрело в голову перевернуть невинное слово "полиция" в кулуарного хищника "яйцелопа", но был он, Вася, человек как человек, руки-ноги-голова, хотя жена его в веселые минуты утверждала, будто у него не две, а три ноги, но годы летят, наши годы, как Гете, свистят, и жена уже давно умерла, и он давно уж забыл о таком резерве своей природы.

Словом, долго ли, коротко ли, а однажды в вечерний час кавалер Вася, частенько манкировавший своими обязанностями народного замыкателя, поднялся по дереву на балкон некоей любезной вдовы, фамилия которой также заблудилась в промежности событий. И вот, в ту самую минуту, когда он, напившийся уже каких-то жидкостей типа "чай", готовился разоблачать вдову из траурных одеяний и погружаться в ее живые, горячие недра... в ту самую секунду, говорю, когда лежал он на кровати, довольно сильно разгорячившись после чая, и, покуривая цигарку, поджидал свою добычу... вдруг - звонок в дверь. Кто бы это мог быть? Кто приперся к ним, как лом, с толстой штукой под седлом?

"Это я, это я", - раздалися голоса.

Вот тебе, мин хер, задача, вот такая вот достача. Кучевая какая вдова оказалась.

Вася-яйцелоп, конечно, совершенно охренел, но делать нечего, пришлось ему обратно одеваться. Пришлось натягивать ботинки и драпировать рубашкой свою грудь, такую волосатую, что через это его все равно не было видно. Не получилось, не успелось, обломалось. И хоть и утешал себя наш кавалер, мол, в другой раз успеется, еще полюбит Люба Васю, да и Вася еще Любушку поквасит, но на душе у него... Понятно, что было у него на душе.

Вот с такого вот довольно глупого-таки кидалова и нач-ну я этот скромный труд. У каждого хамелеона есть свое ватерлоо, но что бы там ни было, как бы там ни было, а покуда коп ретируется, в бок подфигаченный, с наших страниц, к тому же, слегка Любиным кулачком, и удаляется, удаляется, удаляется прочь, а куда он направился в ночь, а? - порыл на работу, свалил ли домой? - увы, увы, мой приятель, ибо именно в этот момент приключилось с ним происшествие исключительно диалектического свойства.

В полном согласии с законами материальной науки тело полицая спустилось с балкона и зашагало в путь, меж тем как дух яйцелопа, в полном, опять же, согласии с законами теософии, обратился в голубя мира.

Сначала он глядел вслед своему бедному телу. Сентябрь гудел в проводах и барабанил мелкою влажной дробью. По окнам текло, и Вася, чей движущийся полусостав сокращался по мере его удаления, раз за разом, в такт шагам, выпадая из сумрачной перспективы, то появляясь снова, как марионетка, казалось, также стекал по стеклу мутным, темным пятном, часто раздваиваясь и то и дело теряя те или иные части-запчасти бренного телосложения.

Затем голубь оглянулся вокруг, взмахнул крылами и вылетел через форточку в открытое небо.

Случай этот, однако же, не имел никаких очевидных последствий, и только совсем недавно некоему герою по прозвищу Коля привиделся сон.

Приснилось ему, что поручили ему совершить покушение. Вдумчивый, как Левенгук, первооткрыватель линзы и сперматозоида, он прикладывается к циклопическому окуляру ружья и видит массивную, смуглую челюсть с отвисшей нижней губой, две ноздри и очки - два сияющих белых пустынных солнца. Вася-яйцелоп похож на пожилого, грустного шимпанзе, в профиль он выглядит еще более обреченным, каждый шаг его следует в бездну, но и пули героя летят в пустоту, в невинное молочное небо... Помертвевший от ужаса (последний патрон, последний акт неотвратимой Чеховской пьесы...), он тщательно целит в янтарный просвет меж толстых, презервативных губ... Но в решающий миг яйцелоп потянул руку - бездумное движение угловатой обезьяньей конечности, собравшейся почесать темя, - и пуля впивается в кисть! Старик поворачивает удивленную физиономию, подымает на лоб очки и смотрит прямо на него в упор во все четыре глаза. В голове у героя вата, в ушах тишина, он наблюдает тяжелую работу мысли на этом бесконечно печальном лице, и просыпается в холодном поту, и подходит к окну, и видит ту же картину: стоит яйцелоп и смотрит.

АЛЬБОМ УЕЗДНОГО КАВАЛЕРА

Скука, как движитель прогресса, подвигла однажды меня на сочинительство. Вот он передо мной, этот альбомчик. Потасканный, голубчик, замусоленный. Рассказики, стишки - мои и не мои. Эпиграф - из Сонника (хм... - вспомнил свое): "Если приснится, что напился пьянъ испанскимъ виномъ, мускатнымъ, или другими какими сладкими и прiятными напитками, это означаетъ, что будешь любимъ и обогащенъ какимъ-нибудь важнымъ человекомъ". Так и вижу перед собою Колю - как сиживал, бывало, он у меня, утопая в креслах, покуривая "Беломор", откушивая печенья, макая его, по рецепту Портоса, в красное вино "Барселона"... Правда, впоследствии какие-то враги отлили пулю, будто это, мол, миф, и мой Коля - это вовсе не тот самый Коля... но мифология, как и физиология, - вещь упрямая. Физиология, впрочем, вкралась сюда лишь по той причине, что постоянная зевота мешает автору продолжить свой правдивый рассказ, да и ночь уже на дворе, да и курево кончилось, и инфлюэнца, займемся завтра, однако.

Вот Рашид Шиниязов - легендарная личность. Вот стишки про него: "В одном Рашиде Шиниязове сошлись все братья Карамазовы". Или другое стихотворение - более эпическое ("В ожидании Рашида, ушедшего в таксопарк за водкой"): "Бежит Рашид, земля дрожит, и весь он звездами расшит, и весь он пулями прошит. Но все равно бежит Рашид, забыв, что пулями прошит. Трепещет мир, трепещет жид, земля дрожит, Рашид бежит, и таксопарк пред ним лежит..." (Из студенческого фольклора.)

А вот девушка Яся в сопровожденьи куплета (на мотив "В лесу родилась елочка"): "Купыл Арсэнька Ясэньку, а Яська бэз пы... Яка чудовна дивчинка, ыгы-гы, гы-гы-гы!"

Вот и Дрынч с его типовой застольной телегой: "Что у нас нового в литературе? Какие новые имена? Помидоров, Барбикова, Гектор Херовеев... Все они нынче активно печатаются и здесь, и на Западе... В общем, в очередной раз наш русский человек сумел сварить суп из топорища и всучить его доверчивому Западу... Современной литературы нет. Весь нынешний поток устарел лет 20 назад, до меня очередь тоже дойдет лет через 20, а 20 лет спустя я уже, как виконт де Бражелон, буду убит в Израиле... Что? Бродский поэт?! Может, ты скажешь еще, что и Пушкин - поэт?! Может, ты скажешь еще, что и Лермонтов - поэт?! Может, ты скажешь еще, что и Блок - поэт?! Может, ты скажешь еще, что и я - поэт?.."

Вот, наконец, и Коля, цитирующий парадоксальное заявление барона Унгерна: "Единственные настоящие русские - это остзейские дворяне".