Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

После этого Ваньку Каина отдали под караул. Видимо, до утра его посадили отдельно от других колодников — иначе слух о новоявленном доносителе мог бы выйти за пределы Сыскного приказа и быстро распространиться по Москве.

Утром 28 декабря среди прочих дел в судейской палате был заслушан доклад секретаря Сергея Попова, который зачитал доношение Ваньки Каина. После этого секретарь наскоро занес на оборот доношения определение судей: «Записать в книгу, взять по повытью означенного подателя Ивана Каинова, приняв, отдать под караул и против сего доношения распросить обстоятельно, и ежели по сему доношению в роспросе утвердится, то по показанию ево оговорных сыскивать, и роспрашивать, и в спорных словах давать очные ставки, и с росписанием указов доложить неукоснительно». Под этой резолюцией судьи поставили свои подписи. Затем доношение Каина и определение судей были записаны в журнал входящих документов Сыскного приказа под № 1778 [66], а самого доносителя привели из-под караула в секретарскую палату для допроса.

Как мы знаем, здание присутствия Сыскного приказа было двухэтажным. Первый этаж был разделен перегородками на три части: сени, подьяческую и секретарскую. Войдя по каменной лестнице с южной стороны (то есть от Москвы-реки), посетитель попадал в сени, где по всей длине стен были сделаны лавки. Здесь всегда было многолюдно: челобитчики, истцы и их поверенные, родственники заключенных ожидали своей очереди. Генеральный регламент 1720 года предусматривал разделение «прихожей каморы» на две части, чтобы «люди знатного характера (или чина) от подлых различены были и особливое свое место иметь могли» [67]. С правой стороны были двери, ведущие в подьяческие и секретарские помещения, а с левой располагались чулан для «скорой поклажи опальной рухляди» и два нужника, очистка которых обходилась учреждению в 13 рублей в год [68].

Второй этаж разделялся на две половины: в одной располагалась судейская, где заседали присутствующие (туда вела отдельная лестница с улицы), во второй (в нее можно было попасть, поднявшись по лестнице с первого этажа) находилось помещение для содержания заключенных. Видимо, сюда сажали вновь прибывших арестантов, а значит, именно здесь провел ночь Ванька Каин. Около этого помещения висели часы, под ними стоял стол, на котором лежали два журнала для записи, соответственно, поступавших в Сыскной приказ и освобожденных колодников. Тут постоянно дежурил часовой. К сожалению, журнал приводных заключенных 1741 года до нас не дошел. Но зато в архиве хранится журнал освобожденных. 28 декабря 1741 года в него были внесены три записи:

Ваньку Каина привели вниз по лестнице для допроса в канцелярские помещения.

Мы знаем, как в то время выглядели палаты Сыскного приказа, поскольку главный судья князь Яков Кропоткин распорядился произвести в них ремонт. В счетном списке 1741 года содержатся сведения о расходах на ремонтные работы и закупку материалов и мебели. В секретарской и подьяческой палатах стены были выбелены известью, двери обиты красными полстями ^{9} , сделана новая печь и т. д. В судейской палате стены обили красным сукном, поставили специально закупленные дубовый стол и дубовую же дверь [70].

Часовой ввел доносчика в подьяческую палату — большую комнату со свежевыбеленными стенами. Семь ее окон выходили на восток и на юг. Правда, Москворецкой улицы из окон первого этажа видно не было: как уже говорилось, с восточной и южной сторон здания присутствия, на расстоянии двух с половиной метров от стен, были сооружены острожки, которые сильно мешали проникновению в канцелярские помещения дневного света. Поэтому в эти и без того темные зимние дни на каждом столе горели сальные свечи (кстати говоря, в декабре 1741 года в канцелярии Сыскного приказа было израсходовано семь пудов свечей общей стоимостью 11 рублей 90 копеек) [71]. Обогревала помещение изразцовая печь с голландской заслонкой, топившаяся дровами. В подьяческой стояло шесть столов, за которыми работали рядовые канцелярские служащие Сыскного приказа. Судя по пометам, которые они оставляли на текущей делопроизводственной документации, 28 декабря 1741 года здесь находилось не менее шестнадцати приказных служителей ^{10} : протоколист, шесть канцеляристов, четыре подканцеляриста и пять копиистов [72]. Надо думать, многие из них бойко писали, так что в помещении раздавался скрип перьев. В декабре 1741 года в канцелярии приказа было израсходовано пять стоп бумаги, два ведра чернил, два воза желтого и один воз белого песка ^{11} , а также воз можжевельника [73]. По всей подьяческой — на столах, на подоконниках, в печурах ^{12} и в специальных коробах, стоявших возле каждого стола, лежали, в связках и по отдельности, решенные и нерешенные дела [74].

Количество столов в комнате не было случайным. Вся канцелярия Сыскного приказа подразделялась на шесть повытий (отделов). Служащие одного повытья (обычно три-четыре человека: канцелярист, подканцелярист и один-два копииста) занимали один большой стол с ящиками.

За одним из таких столов восседал повытчик — сорокалетний канцелярист Семен Иванович Кочуков из дворян. Его отец служил при царском дворе, но рано умер, оставив малолетнего сына. Достигнув совершеннолетия, Кочуков с 1716 года служил в различных государственных учреждениях, а в Сыскном приказе стал работать канцеляристом с самого его учреждения в 1730 году. В 1735-м его по сенатскому указу определили во временную следственную комиссию при Ярославской провинциальной канцелярии о пожаре в Рыбной слободе. Прослужив в Ярославле четыре года, Семен в 1739 году вернулся в Сыскной приказ и возглавил повытье. Когда в марте 1745 года Московская сенатская контора потребовала прислать в Тайную контору для следствия о сектантах канцеляриста, туда был отправлен не самый ценный сотрудник — пожилой Кочуков, уже потерявший профессиональные навыки (в Тайной конторе он был оценен как «негодный» и к делам не принят [75]). Два года спустя, 19 ноября 1747-го, Семен Иванович подал прошение, в котором жаловался: «…ныне я, именованный, нахожусь весьма головой и глазами болен, и вижу мало, при том же и руками дряхл, и приказных дел за старостою, и за слабостию, и за имеющимися во мне болезньми быть и править не в состоянии». Канцелярист просил «за долговременную мою и беспорочную… службу за старостию и дряхлостию и за показанными от болезньми слабостьми от дел с награждением ранга уволить и отпустить на свое пропитание в дом мой». Однако его не отпустили, пока он не сдал все имеющиеся в его производстве дела. Лишь 6 апреля 1750 года Кочуков получил из Сыскного приказа долгожданный аттестат для предъявления в Герольдмейстерской конторе: «…и с определения ево с 730 года в Сыскном приказе канцеляристом был при отправлении приказных дел беспорочно и без всякого подозрения, и в бытность у приходов и росходов денежной казны расходчиком начетов на нем нет, и ни за что не штрафован, и находился в добрых поступках, и за оные ево долговременные беспорочные службы и за старость надлежит ево наградить рангом против губернских канцелярий секретаря, в чем мы и подписуемся». Семен Кочуков вырастил троих сыновей: в 1747 году старший, Степан, служил прапорщиком в Невском полку, средний, Семен, был сержантом Сибирского полка, а младший, Алексей, еще не достиг совершеннолетия и находился на содержании отца, обучаясь арифметике [76].