Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Второе дело касалось сына однодворца ^{8} Герасима Чубарова. Его привел в Сыскной приказ ученик Инженерной школы дворянин Федор Мартынов вместе со своим беглым крестьянином Герасимом Шумилиным, обвинив этих двоих в том, что они, приехав в его поместье в Московском уезде, обрезали веревки на колокольне церкви Рождества Христова на реке Выдре, чтобы никто не смог поднять тревогу, и попытались совершить церковную кражу. На допросах обвиняемые нарисовали другую картину происшедшего. Чубаров признался, что, живя в работниках у попа той церкви Климента Наумова, закрутил роман с поповной, которая «в разговорах говорила ему, что она пойдет за него замуж», поэтому он и подговорил крестьянина той деревни Герасима Шумилина помочь ему увезти зазнобу с ее пожитками. Секретарь Сыскного приказа Дмитрий Шарапов предложил решить дело, следуя указу от 29 июля 1729 года, предписывавшему не записанных в подушный оклад молодых людей долго не держать, а отправлять для определения в военную службу в Военную коллегию. Судьи подписали протокол с резолюцией, по которой следовало «вышеписанного однодворческого сына Герасима Чубарова для определения в военную службу отослать при промемории Государственной военной коллегии в кантору и отдать с роспискою, понеже он по усмотрению Сыскного приказа явился в службе быть годен… а на него, Чубарова, как показанной Шумилин воровства, так и по подписке приказных служителей от колодников оговоров ни от кого не явилось» [60].

В то время как члены присутствия заседали в судейской палате, в секретарскую из Штатс-конторы принесли предписание о выдаче священнику Никите Васильеву, определенному в Сыскной приказ «для исповедования и увещевания колодников», 79 рублей 20 копеек заслуженного жалованья за 1737–1740 годы. Как только документ был подписан начальством, подканцелярист Семен Кочуков, находившийся у прихода и расхода денежной казны, произвел расчет с Васильевым. Наверное, 28 декабря 1741 года в доме священника был большой праздник: нечасто в его руках оказывалась такая сумма — деньги, заработанные за четыре года работы с заключенными [61].

Этот самый обычный день из жизни Сыскного приказа не оказался бы под нашим пристальным вниманием, если бы не одно обстоятельство. Именно тогда в приказе началось знаменитое «дело Ваньки Каина». В литературном описании приключений Ваньки Каина, якобы написанном «им самим при Балтийском порте в 1764 году», об этом событии рассказано следующим образом: «При том ходил по Москве и проведывал воров и разбойников, где кто пристанище имеет, потому что во оное время для покупки ружей, пороху и других снарядов в Москву многие партии приезжают, а как о многих сведал, то вздумал о себе, где надлежит, объявить, а помянутых воров переловить. Идучи по дороге из той Рогожской в город, спросил идущих, кто в Москве наибольший командир, коего искать мне велели в Сенате, почему я к Сенату пришел, в который в то же время приехал князь Кропоткин, коему подал я приготовленную мною записку, а во оной было написано, что я имею до Сената некоторое дело, и хотя от меня та записка и взята была, однако резолюции по ней никакой не получил, токмо спросил, где оного князя двор, в которой по случаю пришел, и, остановясь у крыльца, ожидал князя. Тогда вышел из покоев его адъютант, которого я спросил о объявлении о себе князю. Но адъютант столкал меня с двора. Однако, не хотя я так оставить, пошел по близости того двора в кабак, в коем для смелости выпил вина, и обратно в тот же князя Кропоткина дом пришел, взошел в сени, где тот адъютант попал мне навстречу, которому я объявил за собою важность, почему приведен был перед того князя, который спрашивал о причине моей важности. Коему я сказал, что я вор, и при том знаю других воров и разбойников, не токмо в Москве, но и в других городах. Тогда князь приказал дать мне чарку водки, и в тот же час надет на меня был солдатский плащ, в коем отвезли меня в Сыскной приказ» [62].

Повествование, видимо, действительно основано на устном рассказе Ваньки Каина, так как оно хорошо соотносится с повседневным контекстом этих декабрьских дней 1741 года. Как мы помним, 27 декабря в московских храмах был объявлен всемилостивейший указ о сложении недоимок и штрафов «и об отпущении впадшим в преступления вин». Он, по-видимому, очень впечатлил Каина. В его голове к вечеру того же дня созрело решение «о себе, где надлежит, объявить, а помянутых воров переловить». Хотя 27 декабря было неприсутственным днем, Каин решил не терять времени до утра: если вовремя не донести, на тебя могут донести другие, и тогда сибирской каторги точно не миновать! Ванька зашел в кабак, выпил для смелости и отправился прямиком на двор главного судьи Сыскного приказа Якова Кропоткина.

Князь Кропоткин действительно имел личного адъютанта; мы даже знаем из расходной документации Сыскного приказа, что на его содержание выделялась дополнительная прибавка к зарплате. Вот, например, запись о расходе за 17 июля 1741 года: «По присланной из Штатц-канторы асигнации действительному штацкому советнику и Сыскного приказу главному судье князю Якову княж Никитину сыну Коропоткину заслуженное жалованье со вступления ево в Сыскном приказе в дела декабря с 22 дня прошлого 740 году по рангу генерал-майора по табелю 720 году денежного и за рацыон и на денщика ис пятисот двацати девяти рублев пяти копеек, а имянно, декабря с 22 дня на 10 дней 14 рублей 20 копеек, на генварскую треть 741 году 176 рублей 55 копеек» [63]. Адъютант, естественно, сперва не пустил Каина: Генеральный регламент 1720 года запрещал присутствующим принимать у себя на дому просителей по частным делам. Однако в случае, если кто-то заявлял о необходимости донести о каком-то важном государственном деле, чиновник любого ранга под страхом наказания был обязан его «немедленно пред себя допустить, и ему отповедь учинить и таковому не отказывать», а «караулу или служителям приказать, чтоб такого пустили» [64]. Поэтому, когда Каин объявил адъютанту, что имеет за собой дело чрезвычайной важности, тот не посмел не доложить судье.

Видимо, сразу после того как Каин был доставлен в Сыскной приказ, дежурный копиист Алексей Матвеев помог ему составить доношение. Оно сохранилось до наших дней, правда, находится в очень плохом состоянии: