Напасть

Шахзаде повел коня шагом, осматривая округу и напевая газель Физули:

Столь прекрасен стан

любимой, стройной, будто кипарис.

Кто увидит - восхитится

оперением ресниц.

Вокруг ни души. Но сердце шахзаде переполняла такая упоительная радость, что весь мир, предстающий взору, одушевлялся незримым образом любимой; нежно рдеющая полоска зари напоминала ее щеки, рассеивающаяся мгла - ее волосы, и в щебете проснувшийся птиц чудился певучий струящийся голос...

Звуки пробуждающейся степи лились чарующей песней. Эта мелодия пробуждения природы, это дуновение утреннего ветра ласкает и слух любимой, - думал он. Ветер, степь, горы, солнце и звезды - сообщники нашей любви.

Видя лик ее, всевышний солнца не сведет с луной,

Раздробив на золотинки, пыль развеет над землей...1

Степь дышала жизнью, сладостно-томительным предчувствием.

Вдруг вдалеке он увидел всадницу, направлявшуюся в горы. В ослепительных лугах восходящего солнца она казалась видением. Гамза Мирза узнал бы ее не только залитую сиянием зари, но даже в зыбком мерцании звезды. Угадал бы сердцем... Эсьма!.. Немилая его матери, но обожаемая им. И причем тут Эсьма, в незапамятные времена отравившая имама! Причем ее происхождение, ее род и племя, бессмысленная вражда таригатов! "Забудь ее..." - твердила мать. За сына ответил поэт:

Будь волен разум,

что бы стоило любовь

отринуть?

Отринув разом,

вольным взором мир

окинуть?..

Вдруг у него захолонуло сердце: он заметил всадника, едущего позади и направлявшегося в сторону Эсьмы. Сперва он принял "преследователя" за явера, без спросу взявшегося сопровождать его. Но нет! Этот конник был другим человеком. Явер не стал бы обнаруживать себя, предпочел бы держаться подальше, незаметно, чтобы не чинить помех...

А этот всадник ехал безо всякой опаски, никого и ничего не остерегаясь, держался в седле как человек, уверенный в себе и знающий цель.

В душу шахзаде закралось ревнивое подозрение. Не ведет ли она двойную игру, обольщая его и обнадеживая другого... своего соплеменника? Но он отбросил эту унизительную, жалящую мысль. Такого не может быть. Впрочем... почему же нет? Или она, предпочтя ему другого, боится признаться в этом?.. Дьявол пытался посеять смуту в его душу. Перед его взором всплыло ее излучающее нежность и ласку лицо, и почудился дрожащий от обиды голос: "Как ты мог? Усомниться во мне? Заподозрить?" "Нет, любимая, нет". Но кто же этот нежданный негаданный человек? Может, разлучник, наёмный слуга, решивший помешать нашей встрече? Кто подослал его?

Всадник догнал Эсьму. Что-то сказал ей. Шахзаде увидел, как она замахнулась плёткой. Она явно рассердилась.

Раздумывать было некогда. Шахзаде стегнул коня, поскакал вперед... И... очутился возле всадника на расстоянии вытянутой руки. Он еще на скаку успел выхватить кинжал.

-Кто он, Эсьма?

-Незнакомый мне подлец...

-Молчи! - зарычал незнакомец. - Шахзаде можно, а нам - нет?..

Кинжал Гамза Мирзы, взметнувшийся раньше плетки, вонзился в плечо незнакомцу, и тот, припав к гриве коня, поспешил ретироваться, еще, наверно, боль не проняла его.

Шахзаде спешился; Эсьма упала в его простертые объятия. На миг они забыли о злокозненном человеке, короткой стычке. Ее глаза пылали. Он был опьянен этим неожиданным объятьем как даром судьбы, и пение птиц, запах травы, сияние взошедшего солнца - все слилось в упоительный восторг. Он не мог произнести ни слова, завороженно глядя в распахнутые, пламенеющие глаза...

О, диво! Я немею, узрев твои черты,

Застыв на месте, млею при виде красоты...

Не шахзаде произносил эти слова, - за него сказал их Физули.

Эсьма трепетала в объятьях его.

Она была не робкого десятка, а сейчас ее била дрожь... От недавно пережитого возмущения, гнева ли? От жаркой истомы и прикосновения любимых рук ли?

Шахзаде было не до этих рассуждений. Он подоспел вовремя и избавил ее от оскорбительного посягательства. Быть может, от кровавой развязки...

Но он не чувствовал себя совершившим нечто геройское. Просто он рвался на встречу с любимой и убрал с дороги, отшвырнул прочь досадное препятствие... И вот трепетный ангел в его объятьях, приложив головку к его груди, улыбается.

-Как тебя напутствовали утром?

-Сказали: да будет охота "с кровью".

-Так оно и вышло...

-И мне охота удалась. Но не ловец нашел на "зверя", а наоборот...

-Ты знал, что встретишь меня?

-Догадывался...

-Нет, правда?

-Земля слухами полнится...

Ведя под уздцы коней, они шли по весенней степи, беспечно воркуя, радуясь друг другу, солнцу, простору, жизни, не думая ни о чем, не строя планов на будущее... Они жили сегодняшним часом, вот этим мгновением. И были счастливы им. Кто знает, быть может, это мгновение стоило целого века, вечности?

Они окунулись в чарующую, упоительную, магическую стихию любви, нежились в ее волнах, забыв обо всем на свете, даже о предостережениях и неприятии шахбану. Они слились с вечностью по имени Любовь...

Молитва звезд

Шли битвы за Ширван. До шахзаде донеслись вести, что в походных порядках румлинцев, в рядах воинов видели и Эсьму.

Гамза Мирза, в минуты затишья покинув боевой стан, определил местоположение соседнего воинства, где находилась она, и не упускал возможности лицезреть ее, хотя бы издалека. Даже в горячке боев не забывал о ней, ища ее в рядах сражающихся, готовый ринуться на помощь, спасти от смертной угрозы или плена.

У каждой есть свои наперсники и наперсницы в молодости, которым поверяешь самые заветные сердечные тайны. У Эсьмы была Аиша, у шахзаде его верный явер.

Шахбану никого не посвящала в тайны свои, за исключением разве что осведомителей, доносчиков и доносчиц. Среди таких держало при себе и жаловала угодливую старую вдову. Она оповещала царственную особу о встречах сына с Эсьмой. Шахбану опасалась, как бы Гамза Мирза не вздумал умыкнуть свою избранницу. И тогда ненавистная ей суннитская кровь нарушит чистоту их рода. Не хотела она причащения суннитов к шахской сефевидской династии к роду, освященному именем пророка, имама Али и сеидов. Приходили, однако, сваты к девушке - румлинского рода со всех мест, даже из Мазандарана, как-никак, из первых красавиц, да и славой их род не был обделен. Находились и такие сваты из шиитов, которые рассчитывали обратить невестин дом в свой таригат и по седьмом колене снискать "саваб", то есть добиться чистокровного шиитского потомства. Обо всем этом шахбану Мехти-Улия была, как говорится, информирована. И не переставала искать будущую угодную ее душе сноху. Подмечала, выбирала, отвергала. Не обходился вниманием даже молодых замужних красавиц. Стоило сыну проникнуться симпатией к таковой, ну, хотя бы заикнуться, шахбану была способна оторвать молодицу от законного мужа и привести невесткой в свой дом. Даже зная, что сын ни за что не опуститься до такого непотребства и вероломства, она продолжала втайне тешиться мыслью и о таком "повороте событий..."