Напасть

А у шахзаде с уст не сходило: "румлинская красавица, ясноглазая моя..."

... Поздним вечером, после трудной и тягостной беседы, сын покидал походный шатер шахбану. Мать с видом искушенного полководца посвящала шахзаде в премудрости военного противостояния и свои суждения о том, как одолеть врага. Гамза Мирзу несколько утомили пространные разъяснения. У походного стана румлинцев его ждала Эсьма. Но он не смел прервать разговор с матерью. Наконец, выждав подходящую паузу, он поднялся. Поцеловав ей руку, сказал:

-Позволь мне откланяться.

-Куда ты так спешишь, сын мой? Пока вроде рано тебе ложиться спать.

-... Мне и не до сна. Хочу обойти расположение наших воинов.

-Будь осторожен. Неровен час, напорешься на вражьих лазутчиков...

-Не тревожься, мать, - улыбнулся он. - Я с ночью знаком накоротке...

-Да хранит тебя Аллах.

-Спокойной ночи.

-Ступай с миром.

Выйдя из шатра, он урывками вспоминал долгую беседу, "военные" рассуждения матери. "Отец, отец... Здесь твое место, здесь... Ну что тут поделаешь?.. Ладно еще, слаб глазами, он и крови не выносит... а как обойдешься на войне - без крови?.."

Перед ним выросла фигура Эсьмы, облаченной в доспехи.

Сразу все вылетело из головы - и наставления матери, и премудрости стратегии, и досада на набожного отца...

В отсвете походных костров мерцали ее глаза. Гибкая рука, покоившаяся на эфесе меча, протянулась к ее руке.

Когда же он успел дойти до лагеря румлинцев?!

Читатель уже знает о любви шахзаде к поэзии великих устадов. Бейты из Насими, Физули, строфы Хатаи - его прямого предка - часто приходили ему на память - при свидании с любимой, в томительные дни ожидания, в минуты расставаний. Поэты скрашивали его одинокие ночи: при свете свечи он подолгу читал диваны устадов, певцов любви, шептал и повторял строки, как молитвы.

Что касается стихов Имадеддина Насими, казненного в Халебе, их приходилось читать в тайне. В среде правоверных многие считали ширванского поэта-хуруфита "еретиком", иные шииты говорили, что он похуже суннитов, что он посягнул на устои ислама и дерзнул провозгласить "ан-аль-хагг", то есть равнять себя со Всевышним...

Как он добрался до лагеря румлинцев - путь изрядный, ночь, враг неподалеку, - не помнил.

-Ты ли предо мной, душа,

или все приснилось мне?

Она отозвалась:

-Или, снизойдя с небес,

вдруг луна явилась мне...1

-Аферин!..2 Давно ждешь меня?

-Вечность...

Руки сплелись с руками.

-Прости... Я не мог придти раньше... С матерью разговор затянулся...

-Я так и поняла. Только мать могла задержать тебя.

-Она говорила о предстоящей битве. Со знанием дела... Куда уж моим воителям до нее.

-И в наших краях молва о ее ратной доблести ходит.

"Кабы и матери моей так хорошо думать о ваших..."

Он ощущал ее близкое теплое дыхание.

Они прошлись по склону, залитому бледным светом луны, не ощущая колдобин и рытвин.

Они не писали стихов, но сейчас их состояние было похоже на вдохновение, и прекрасные устады поэзии, договаривали то, чего они сами не могли выразить словами.

О, свет моих очей,

С тобою встречи жажду.

Кумир души моей,

С тобою встречи жажду! - шептали ее уста строки Насими. Природная девичья застенчивость не позволила бы ей открыто признаться в этой душевной жажде...

И шахзаде испытывал благоговение перед целомудренной девственной чистотой, призывая на помощь златоустов поэзии.

-О, лунный лик, о тонкий стан,

О, неземная красота,

О, нежно-алые уста!

С тобою встречи жажду!..

Услышь такие речи из уст сына, своенравная шахбану не преминула бы выговорить и пожурить его: мол, что ты нашел в этой суннитской смуглянке-замухрышке, какие-такие "неземные" прелести тебе вскружили голову?.. Куда ей до "лунного лика" и прочего?..

Они разговаривали стихами.

-Это чьи слова?

-Шаха Исмаила, прадеда моего.

-Наверно, он и сам был ашиг...

-Еще какой! Говорят, обожал Таджлы-ханум, прабабушку мою...

-И Таджлы-ханум, наверно, была подстать доблестному мужу...

-Да. Всегда следовала за ним - и в походы, и на битвы. Таковы тюркские женщины. Всегда с мужьями-воинами, в обозе, в седле. Случилось, и детей рожали в походных шатрах...

-Бедные!

-Святые!..

-Объясни мне, почему "Хатаи"? Откуда это имя, ты не знаешь?

-Говорят, что он выбрал этот тахаллус1, памятуя об ошибках молодости...

Не видел я сокровищ в мире,

неповторимых столь, как ты,

Не видел среди всех красавиц

столь совершенной красоты.

Она произнесла следующий бейт.

-А ты откуда это знаешь?

-Кто же не знает Хатаи? Твоего и нашего предка.

Они шли рука в руке.

Вдруг на пути их выросла скалистая глыба, то ли принесенная селем, то ли скинутая землетрясением.

Присели на этот валун рядышком. Казалось, этот камень выкатили сюда чьи-то добрые руки - для передышки влюбленной пары.

Они не рассуждали о будущем - смогут ли соединить судьбы, согласится ли неуступчивая и крутая шахбану на их союз. Никого и ничего не существовало в мире, кроме них самих, сидящих рядом под мерцающим звездным небом.

Они хмелели от счастья единения душ. И пили из пиалы любви. Что еще нужно ашигам!

Сколько времени прошло, они не помнили. Гамза Мирза очнулся только тогда, когда увидел в небе над головой изумрудное мерцание утренней звезды; припозднившаяся луна струила слабый серебристый свет.

Скоро рассвет.

Боже!

Ведь румлинцы хватятся ее, кинутся искать; и - конец их тайне. То-то шум поднимется. Шахбану, конечно, уцепится за предлог, чтобы с позором изгнать Эсьму из рядов воинства... Более того, задаст жару румлинским эмирам, военачальникам: "Вот каким начином вы вздумали втереться в доверие к шахиншаху? Облачили красотку в доспехи и с ее помощью решили проторить дорожку ко дворцу... Покиньте войско, суннитское отродье!.. Пусть покарает вас меч Али!.."

Да уж, шахбану выдала бы им такое, что мало не показалось бы. Конечно, случись такое, посрамленные и оскорбленные эмиры, ушли бы, тем самым ослабив гызылбашские полки. Не приведи Аллах, могли бы и переметнуться в стан врагов-суннитов. Ведь и такое бывало.