Александр Керенский. Демократ во главе России

Под давлением забастовочного движения и роста демократических настроений в обществе у царя был вырван «Высочайший манифест», обещавший создание Думы и разные свободы. Под пунктом первым царь возлагал «на обязанность правительства… даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов. Но ликование народа по этому поводу оказалось преждевременным. Во время демократического шествия по одной из улиц Москвы агентом царской охранки был зверски убит большевик Николай Бауман. Похороны его вылились в многотысячную демонстрацию протеста. Хотя, судя по манифесту, царь отказался от абсолютной власти (и это с радостью заметил Керенский), молодой ученый-историк и начинающий политик Павел Николаевич Лимонов, выступая на съезде „Союза освобождения“, сказал, что „ничего не изменилось, борьба продолжается“. Царская охранка через своих агентов и осведомителей развязала в мелкобуржуазной и люмпенизированной среде антиинтеллигентские и антисемитские настроения. В конце 1905 года Николай II писал матери: „Народ возмутился наглостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них – жиды, то вся злость обрушилась на тех – отсюда еврейские погромы. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки были организованы полицией – старая знакомая басня! Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам, инженерам и всяким другим скверным людям“.

В журнале «Буревестник», органе небольшой группы «Организация вооруженного восстания», Керенский печатает резкую антимонархическую статью. Бюллетень конфисковывают, но авторов не трогают. «Пронесло», – облегченно вздыхает Керенский. В его семье радостное событие – рождается мальчик. Его называют Олегом. В один из предрождественских вечеров, когда мальчик уснул, сон его нарушает настойчивый стук в дверь. Ротмистр предъявляет Александру ордер на обыск, а после обнаружения в его квартире старых и поэтому забытых листовок «Организации вооруженного восстания», совершенно не опасных для царского правления, – но не разбираться же в этом жандармам – они вскоре приносят уже ордер на арест.

Бледная, испуганная Оля с плачущим Олегом на руках провожает мужа до двери. Александра отвозят в знаменитую тюрьму «Кресты». Сидя в одиночке, ожидая допроса, он думает не столько о наказании – на него нет улик, группа, печатавшая листовки, уже распалась, – а о том, что, наверное, зря ушел из юридического кабинета Народного дома. Посчитал свою деятельность там мелкой и недостаточно престижной даже для помощника присяжного поверенного. Владелица Народного дома была им довольна. И посетителей, в основном рабочих, хватало. Он вникал в их помыслы, надежды и помогал им как мог. В основном улаживал их отношения с предпринимателями в отношении штрафов. Некоторые хозяева напридумывали их множество, и наряду с правильными, обоснованными штрафами – например, за курение на рабочем месте, за бесцельное хождение по территории, за пользование чужим инструментом без разрешения начальства – были и чисто грабительские, а иногда и просто бесчеловечные вроде штрафа за длительный невыход на работу даже по причине тяжелой болезни. Юрист старался помирить предпринимателей с рабочими, писал предпринимателям письма, когда считал штрафы несправедливыми, и часто добивался их отмены. Приносил людям пользу. Конечно же он видел, что рабочие бывают разные – квалифицированные, живущие в относительном достатке, отнюдь неглупые люди, с определенными культурными потребностями, и примитивные пьяницы, еле доживающие до получки. Думал о своем маленьком ребенке, о том, как справляется с ним Ольга.

Отсидка затягивалась. Пошел четвертый месяц пребывания в «Крестах». К Александру Керенскому, как к юристу, хорошо знающему законы, относились там достаточно корректно. Наконец выпустили без амнистии, в числе «заключенных, не представляющих опасности для короны». Запретили жить в столице и крупных городах. И теперь уже трое Керенских едут в Ташкент. Александр даже рад этому, доволен, что дедушка и бабушка обнимут внука. Но он не знает, увидит ли еще родителей. В своих мемуарах он больше не упомянет о них, и неизвестно, по какой причине. Вряд ли по забывчивости…

В Ташкенте до него доходит известие о выборах в Государственную думу. До этого большевики пытались укрепить партию, собрав весною 1906 года IV Объединительный съезд. Этот съезд, в своем большинстве меньшевистский, отказался от бойкота Думы, к чему призывали большевики. В основе новой аграрной платформы партии лежало требование передачи конфискованных земель в распоряжение местных органов самоуправления, а не национализации всей земли, на что после победы революции рассчитывали большевики. В результате в Думе создается социал-демократическая фракция меньшевиков в составе восемнадцати человек во главе с И. Рамишвили и Н. Жордания. С небольшим перевесом над другими фракциями в Думе были представлены члены конституционно-демократической партии во главе с Павлом Николаевичем Милюковым. За ними шли трудовики – депутаты от крестьян и интеллигенции народнического направления, к ним присоединились социал-демократы, позднее примкнет и Керенский. Он воодушевлен итогами выборов. Считает, что на его глазах рождается новая, цивилизованная, свободная страна. Принято решение не допускать к избранию неграмотных людей, которые по своей неразвитости могут говорить и поступать так, как им подскажут другие.

Дума торжественно открылась в Зимнем дворце 27 апреля 1906 года. Николай II зачитывает обращение к собравшимся депутатам, он внешне спокоен, желает успеха думцам, приветливо улыбается, хотя временами, оглядывая членов Думы, хмурится. Состав Думы его не устраивает – слишком демократичен. Через два с половиной месяца он разгонит Думу. Это приведет к восстаниям в Свеаборге и Кронштадте. И пусть они будут жестоко подавлены, Керенский назовет их знамением времени, а в прокламации социал-демократов будет сказано: «Русский солдат показал, что он может умирать не только как послушный, верный раб начальства, но и как сознательный, верный друг народа».

Керенский интуитивно чувствует, что должны наступить перемены и в его жизни. В конце июня он возвращается в Петербург. Ему предлагают вести гражданские и уголовные дела, что для адвоката весьма прибыльно, но он уже давно для себя решил участвовать только в политических процессах, послужить на благо родине. Тогда эти слова не были еще затерты и дискредитированы. Его желание искренне, идет от глубины души. И вот коллегия адвокатов предлагает ему провести защиту на процессе в городе Ревеле (с 1917 года – Таллин) по делу крестьян, разграбивших поместье местного барона. Первое заседание назначено на 30 октября 1906 года. Преступление крестьян блекло перед жестокостью расправы с ними. Вместо содержания до суда под стражей обвиняемых подвергли жестокой порке, а многих застрелили на месте. «Мне было 25 лет, выглядел еще моложе, – вспоминал Керенский, – успешно провел защиту. Назвал имена организаторов и участников карательных экспедиций. Большинство обвиняемых крестьян было оправдано. После защитительной речи наступила тишина, а затем зал взорвался бурей аплодисментов». Можно только представить, что творилось в душе молодого адвоката. Вел он себя предельно скромно, уважительно по отношению к местным юристам, к судье. Освобожденные прямо в зале суда подсудимые благодарили его, наперебой предлагали ему отметить победу, отужинать с ними. Он в ответ улыбался: мол, ничего особенного я не сделал, соблюдал законы – вот и все. Газеты с отчетом о суде в Ревеле вышли в Санкт-Петербурге раньше, чем он вернулся в город. «Коллеги поздравили меня, признали мои ораторские способности, хотя я никогда не писал текстов защиты заранее, не репетировал выступления», – наверное, не без гордости подумал о себе Александр Керенский, считавший, что, выступая на политических процессах против произвола и реакции, он становится защитником родины, адвокатом России.

Следующий процесс, проходивший в Лифляндской губернии, в эстонском городе Тукумсе, он не выиграл. Там после вооруженных выступлений народа несколько дней существовала мини-республика. Дело слушалось в специальном военном суде, где место присяжных заседателей занимали офицеры, образовавшие так называемое «независимое жюри» (без права вынесения вердикта о виновности). Они всячески поддерживали председателя суда – генерала Кошелева, решившего за убийство пятнадцати драгунов-карателей повесить столько же участников восстания. Военному суду были даны неограниченные права, чем он и воспользовался, не принимая во внимание аргументы защиты. Тщетно пытался молодой адвокат защитить или хотя бы смягчить приговор обвиняемым. В редких случаях ему удавалось уменьшить меру наказания, но в основном Кошелев добился того, чего хотел.