Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

Не имея отношения к индустриализации (а значит, и ко всемогущим центральным министерствам) ни в качестве источника рабочей силы, ни в качестве поставщиков продовольствия, поселения и стойбища коренных народов стали экономически «нежизнеспособными» и, следовательно, бесполезными. Министерства, занимавшиеся экономическим развитием Севера, не отвечали перед местной администрацией, а местная администрация, всецело зависевшая от выполнения плана, не отвечала на требования коренного населения, которое обеспечивало ничтожно малую долю региональной продукции. Нужно было что-то делать, и в 1957 г. ЦК партии и Совет Министров выпустили совместное постановление, обязывавшее всех северных инвесторов, больших и малых, вовлекать коренные народы в реализацию крупных промышленных и сельскохозяйственных проектов — по большей части с помощью системы льгот при найме на работу и продвижении по службе, но также через интенсификацию традиционного оленеводческого, охотничьего и рыболовного хозяйства ^{1335}.

Чтобы контролировать этот процесс, в 1962 г. при Совете Министров РСФСР была создана специальная группа (позже «отдел») экономического и культурного развитая народов Крайнего Севера. Такие же отделы были сформированы в нескольких северных областях и во многих министерствах ^{1336}. Таким образом, контролеры служили в тех же учреждениях, что и их подконтрольные. Более того, поскольку промышленному росту и развитию хозяйства коренных народов придавалось далеко не одинаковое значение, новые защитники туземных интересов оказались в подчинении у тех, кто, согласно партийному постановлению, «недостаточно учитывают… обычаи и традиции» местного населения ^{1337}. По словам С.И. Балабанова, возглавлявшего Московский отдел в 1980-е годы, система «была не вполне эффективной» из-за того, что министерства и местные органы власти не думали ни о чем, кроме выполнения плана ^{1338}. Теоретически отделы развития народов Крайнего Севера на местах подчинялись и областным чиновникам, и центральному отделу, но зарплату они получали от местных исполкомов. Поэтому вряд ли следовало удивляться, что «главы облисполкомов не всегда уважительно относились к работе отдела» ^{1339}. В то же время Совмин РСФСР не всегда уважительно относился к своему собственному северному отделу, который, по словам его многолетнего главы, состоял по большей части из бюрократов-неудачников, надзиравших за своими более успешными коллегами.

Но даже если бы отдел экономического и культурного развития народов Крайнего Севера состоял из пламенных энтузиастов с огромным бюджетом, основной проблемой по-прежнему было бы отсутствие у них ясной задачи и четких стандартов. Единственным формальным критерием оценки работы отдела (и благосостояния коренных народов) было выполнение планов, принимавшихся областными исполкомами. Иными словами, отдел мог только проверять, выполняют ли северные чиновники свои собственные планы, поскольку ни в каких иных планах «малые народы» не фигурировали. По словам Балабанова, отдел неустанно просил Госплан выделить коренных северян в особую категорию: это оправдало бы существование отдела и помогло бы ему более осмысленно организовать свою деятельность. Но этого не произошло, и судьба народов Заполярья по-прежнему зависела от нужд индустриального развития и потребностей некоренного населения.

В свете этих нужд и потребностей большинство аборигенных групп были помехой и финансовой обузой, тем более что «неэффективность» их труда казалась следствием тупого упрямства. Пока рыбаки всю зиму сидели без дела, а жены оленеводов круглый год сидели без работы (и подвергались эксплуатации), крупные предприятия, содержавшие на свои средства школы и больницы для коренного населения, остро нуждались в рабочей силе. В 1950-е годы большинство местных чиновников, не сдерживаемые эффективными центральными организациями, пришли к единственному решению, которое казалось уместным в данных обстоятельствах: принудительное переселение и «укрупнение». Небольшие кооперативы, созданные на основе традиционных хозяйственных единиц и имевшие репутацию бесперспективных производителей и расточительных иждивенцев, следовало заменить крупными государственными предприятиями, способными приобретать современную технику и подлежащими эффективному надзору со стороны областной администрации. К 1980-м годам большинство туземных колхозов были ликвидированы или преобразованы в совхозы, а многие коренные северяне были переселены в крупные поселки с домами стандартной постройки, где от них ожидали рационального труда в производственных отраслях экономики. В Ханты-Мансийском автономном округе число поселков коренных народов сократилось с 650 до 126; на Чукотке почти все колхозы стали совхозами; в Ногликском районе на Сахалине были ликвидированы все одиннадцать традиционных нивхских поселений; а на Кольском полуострове только одна саамская деревня официально оставалась «национальной» (хотя 86% ее жителей составляло некоренное население) ^{1340}.

«Эффективный и производительный» труд означал, что на новых местах жительства коренные северяне должны были либо отказаться от традиционных занятий, либо изменить их в интересах увеличения выпуска продукции. Так, оленеводы должны были усвоить «производственное кочевание» в противоположность «бытовому кочеванию». Специализированные бригады из пяти-десяти профессиональных оленеводов, в сопровождении одной или двух «чумработниц», должны были посменно работать в тундре, пока их жены трудятся на молочных и звероводческих фермах и прочих новых предприятиях. Тем временем их пожилые родители могли бы разнообразить свой досуг с помощью радио, телевидения и «домов культуры», а дети — приобретать трудовые навыки индустриального общества в школах-интернатах ^{1341}.

Не всем этим планам суждено было исполниться: по крайней мере, таково было мнение нового поколения советских этнографов, получивших образование в послевоенной атмосфере индивидуального подхода, навсегда впитавших в себя опыт «оттепели», чувствовавших себя в безопасности во все более стабильном мире научного истеблишмента и враждебно относившихся к утопизму, насилию и принудительному равенству времен культурной революции, а также к «бюрократическому» и «неинтеллигентному» своеволию новых «культурных» чиновников. К середине 1960-х эти молодые ученые (обреченные считаться молодыми еще четверть века, пока Горбачев не восстановил течение времени) снискали профессиональную известность и без особого сожаления наблюдали, как сходят со сцены их учителя — в большинстве своем активисты культурной революции, превратившиеся в бюрократов. Получившие образование в эпоху полевых экспедиций и интереса к «национальным особенностям», этнографы 60-х годов отождествляли себя с объектом своих исследований (тем или иным коренным сообществом) и с предметом своей науки (этичностью). Поэтому, даже следуя обязательной риторике «скачка» в социализм и слияния наций, они подвергали сомнению средства достижения этих целей и в конечном счете смысл и моральную оправданность как социализма, так и слияния наций.

Прежде всего выяснилось, что не все считали новые современные поселки центрами производительного труда, непритязательного изобилия и культурного досуга. Дома русского типа часто были слишком холодными, их двери выходили на главную улицу и были открыты всем ветрам, а их прямоугольная форма способствовала образованию больших сугробов. Из-за таяния вечной мерзлоты некоторые новые дома кренились к югу и требовали постоянного ремонта. Такие широко разрекламированные блага цивилизации, как водопровод, канализация и центральное отопление, либо не существовали, либо не работали. Некоторые предприимчивые жильцы пристраивали к своим домам кладовые, коптильни и прочие необходимые для жизни на Севере помещения; другие ставили во дворах юрты, а дома использовали не по прямому назначению. Некоторые «укрупненные» поселения находились далеко от охотничьих или рыболовных угодий, что означало, что мужчин никогда «не было дома», а большинство звероводческих ферм оказались нерентабельными, что означало, что женщины оставались безработными. И то и другое, вместе взятое, означало, что супружеские пары оказались перед выбором: сидеть вместе без работы, работать вдали от дома (в случае жены — бесплатно) или подолгу жить раздельно.