Люди советской тюрьмы

— Рабочего на бумажке, — запрыгали от смеха усы немца — фактически я снабжал железнодорожных партийных шишек маслом и яйцами, медом и молоком, огурцами и яблоками, закупаемыми мною в колхозах и совхозах. И хорошо снабжал. Следовательно, моему начальству и сослуживцам подозревать меня в чем-либо было просто невыгодно. А в районах мало-ли шляется всяких заготовителей? Никому никаких подозрений они обычно не внушают. Так-то, граждане подрасстрельные.

***

Петржицкому-Петрову в его шпионской поездке в Советский Союз очень не повезло. Невезение началось еще в Польше, до перехода им границы.

Польская разведка, посылая своего шпиона в СССР, поручила ему установить там связь с несколькими семьями поляков, жившими в разных городах и настроенными против советской власти. Этих поляков предполагалось в дальнейшем использовать для шпионажа.

Коммунисты, проникшие в польскую разведку, сообщили Москве о предполагавшемся "путешествии" Петржицкого-Петрова. В результате Ежов приказал своим подчиненным обставить это "путешествие" всеми возможными удобствами. Энкаведисты "помогли" шпиону благополучно перейти границу; приставленные к нему агенты, незаметно следили за ним, заказывали для него железнодорожные билеты и номера в гостиницах, предохраняли его от милицейских облав и проверок документов. Все это, мало знакомый с советским бытом Петржицкий-Петров, считал в порядке вещей. Все же, какой-то неосторожный энкаведист спугнул его в Дагестане и он оттуда попытался бежать в Иран морем, но был арестован.

— Только во время следствия, — не без смущения говорит нам Петржицкий-Петров, — я узнал, как ловко энкаведисты провели меня. На допросах мне показали всех советских поляков с которыми я встречался. Сразу же после моего ареста, они за одну ночь были посажены в тюрьмы.

Немец ободряюще-покровительственно похлопывает его по плечу.

— Это не ваша вина, коллега, а ваших шефов. Они имели неосторожность кое в чем довериться коммунистам и вот вам печальный результат. Мы тоже иногда используем коммунистов, но не доверяем им ни на один пфенниг. Вообще вашей разведке следовало бы кое-чему поучиться у нас, немцев.

Кончики его усов самодовольно приподнимаются вверх…

Свою шпионскую работу поляк объясняет и оправдывает побуждениями более возвышенными, чем у немца:

— Сейчас время не военное, но я — солдат, ненавижу большевиков и не хочу, чтобы они овладели моей родиной.

***

О советской разведке Иоганнес-Иванов не высокого мнения. Он ее считает одной из слабейших в Европе. Свое мнение об этом он изложил нам так:

— Слабость советской разведки в том, что она почти не имеет специалистов и в каждой стране за границей использует для шпионажа исключительно местные коммунистические партии и их попутчиков. Ими, правда, руководят присылаемые из Москвы резиденты и инструкторы, но и они достаточно серьезной подготовки не имеют и часто даже не знакомы с иностранными языками. Школы шпионажа созданы в СССР сравнительно недавно и очень несовершенны. Каждая разведка может работать успешно, опираясь на собственных, хорошо подготовленных и высокооплачиваемых специалистов. Разведка же советская опирается на мало подготовленных для шпионажа заграничных коммунистов, которые, к тому же, в любой момент могут изменить свои политические убеждения и превратиться в национал-социалистов, фашистов, монархистов, консерваторов и так далее. Все эти причины и приводят советскую разведку за границей к столь частым провалам.

Иоганнес-Иванов, между прочим, утверждал, что в Красной армии, в наркоматах и на военных заводах СССР имеется много немецких шпионов; они, будто бы, сообщают Берлину обо всех советских военных тайнах и скупают все копии секретных документов.

— Для чего же вашей разведке понадобилось затевать всю эту сложную комбинацию с топографическими съемками? — спросил я его. — Ведь проще было просто купить готовые карты.

— Наш генеральный штаб не считает хорошей продукцию советской картографической промышленности, — объяснил он.

***

Оба шпиона были твердо уверены, что их не расстреляют, а, как говорил немец, произведут с ними "обычную операцию по размену международной шпионской валюты". Он даже называл приблизительные цифры этого предполагаемого "размена".

— За меня дадут не меньше пятерых попавшихся советских шпионов, а за моего коллегу трех. На международной шпионской бирже советская живая валюта котируется не высоко.

— Почему же вас посадили в камеру подрасстрельных? — недоумевают смертники.

— А куда же нас еще сажать? — пожимает плечами поляк. — В других камерах наша болтовня нежелательна энкаведистам, так как может оттуда проникнуть на волю. Здесь же дальше этих стен она не пойдет. Ведь вас всех расстреляют.

— До того, как попасть сюда, мы уже побывали в четырех камерах подрасстрельных, а в скольких будем еще по пути в Москву, одному НКВД известно, — добавил немец.

— Ну, а ваши топографы тоже сидят? Усы шпиона воспроизвели нечто вроде жеста отрицания.

— Нет. Зачем же подводить своих? Они еще могут пригодиться. Для НКВД я "завербовал" только тех, которые отказались на меня работать.

— За это мне очень хочется дать вам в морду! — возмущенно воскликнул один из заключенных, вскакивая с матраса.

— Попробуйте, — насмешливо двинул усами немец. — Я отплачу в пятикратном размере. Но вы можете поступить несколько вежливее. Вызовите надзор и расскажите ему правду обо мне. Положение арестованных топографов вы этим, конечно, не облегчите. Их все равно на волю не выпустят, а добавят к ним еще десяток ваших соотечественников. Вызывайте надзор, если вы так уж любите советскую власть. Ну? Что же вы остановились?

Заключенный с молчаливой злобой плюнул в угол камеры. Спустя несколько дней после этой беседы поляка и немца вызвали с вещами из нашей камеры. Все смертники, кроме меня, завидовали им:

— Счастливцы! Их берут с вещами, значит, действительно не на расстрел…

Плоды шпионской работы Иоганнеса-Иванова и многих ему подобных обнаружились значительно позднее, уже во время войны. Кремлевские владыки были неприятно поражены, узнав, что немцы имеют альбом точнейших топографических карт всего Советского Союза, напечатанных в Берлине.

2. С той стороны

Иоганнес-Иванов и Петржицкий-Петров относились с уважением только к двоим из всех узников в камере "подрасстрельных". Этих двух они считали до некоторой степени своими, хотя и не совсем шпионами и уж, во всяком случае, не "международной валютой".

Один из удостоенных такого уважения был русский белый эмигрант Валентин Львович Изосимов, другой — чех Томаш Кумарек. Историю первого я и постараюсь изложить ниже.

После разгрома белых армий в Сибири родители вывезли его 6-летним мальчиком в Манчжурию. Живя там среди китайцев, отец — кавалерийский офицер и мать — фронтовая сестра милосердия все же научили сына говорить и писать, думать и молиться по-русски.

Когда Валентину исполнилось 18 лет, его отец и мать умерли во время тифозной эпидемии. Юноша тоже болел тифом, но его молодой и крепкий организм переборол болезнь. Выйдя из госпиталя, Валентин почувствовал себя страшно одиноким. У него никого и ничего не осталось, кроме любви к родине и страстного желания бороться за ее освобождение.

Как раз в это время в Манчжурии началась очередная (которая уже по счету) активизация эмигрантских союзов, братств, организаций и объединений. Ее волна подхватила много русской молодежи, в том числе и Валентина.

Он вступил в ту организацию, которая показалась ему более боевой, решительной и готовой к действиям, чем другие. Ее вожди произносили горячие речи и призывали эмигрантскую молодежь к жертвенности, поучали, как надо бороться за родину против большевизма и вербовали добровольцев для тайной отправки в СССР, для руководства там повстанческим движением. По словам вождей организации, "вся Россия" готова была восстать и сбросить коммунистическое иго; нехватало только смелых и решительных людей, чтобы возглавить это восстание.