Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Отсутствие у Юрта указания на шведское происхождение Рюрика весьма красноречиво. Как человек, связанный с большой политикой и потому придающий значение всему, что видел и слышал, секретарь гер­цога, несомненно, зафиксировал бы этот факт. В любом случае, в силу хотя бы своей необычайности он бы получил отражение в его записках. Вместе с тем факт принадлежности первого русского князя и первого главы Новгорода к шведской крови, при огромной, иначе не скажешь, политической значимости его для Швеции, до Столбовского мира 1617 г. пытавшейся всеми мерами отторгнуть от России Новгородские земли и Псков, был бы надлежащим способом (причем незамедлительно) ис­пользован шведами. «...Вся русская политика Карла IX в Смутное время, — констатирует Г.В. Форстен, — была направлена исключительно к территориальному расширению Швеции на восток»90. Еще в октябре 1606 г. король продиктовал своим комиссарам, находившимся в войсках в Лифляндии, задачу привести под покровительство Швеции «какие-нибудь русские города» и прежде всего Новгород. Вначале это плани­ровалось достичь переговорами, но если они закончатся безрезультатно, то тогда им предписывалось, «по крайней мере, увеличить внутреннюю смуту в России, пользуясь которой не трудно будет овладеть крепостью Новгорода». И свое стремление к «увеличению внутренней смуты в России» монарх в последующие годы высказал неоднократно, все больше и больше разжигая свой аппетит. 10 января 1609 г. он уже прямо говорил комиссарам, что «настал такой удобный случай воспользоваться смутами России для территориального обогащения шведской короны, что упус­кать его невозможно; это значило бы сделать политическую оплошность, от которой не оправдаться ни перед Богом, ни перед людьми».

30 августа 1610 г. Карл IX объяснял Э. Горну, что «нам всего важнее собственная польза, а потому и следует позаботиться о вознаграждении за все понесенные нами убытки в настоящей войне». В письме к Я.П. Де­лагарди 28 мая 1611 г. король уточняет, в чем конкретно должно состо­яться это «вознаграждение»: «Все ваши практики должны быть направ­лены единственно к тому, чтобы прикрепить к шведской короне Иван-город, Нотебург, Ям, Копорье, Гдов...». Особенно он настаивал на захвате Новгорода. Поэтому радость его была просто безграничной, когда город был взят: король повелел в Упсале и во всей Упландии в иерквах тор­жественно благодарить Бога за «великое приобретение». Позже Густав II советовал тому же Делагарди не рисковать и уже думать не о новых за­воеваниях, как тот предлагал, а удержать во власти шведов все то, что ими было захвачено91. С этой целью король, первоначально планируя сам «принять царскую корону», стал жаловать некоторых из своих подданных «новгородскими землями» или конфисковывать их в пользу формального правителя принца Карла-Филиппа92. В инструкции уполномоченным короля, сопровождающим герцога в Выборг, предписано требовать, если не так пойдут переговоры, «вечной уступки» всех русских городов, лежа­щих к западу от линии, проведенной от Пскова к Архангельску93.

А.С.Кан справедливо заключает, что путем избрания на русский престол Карла-Филиппа шведское правительство рассчитывало «допол­нительно поживиться за счет ослабевшей России»94. К тому же, доказы­вал Делагарди в письмах королю, вдовствующей королеве-матери и сановникам, это событие «было бы для Швеции единственной возмож­ностью оказывать реальное влияние на Россию...»95. Но при этом ни в шведских документах того времени вообще, ни в переписке короля Густава II с Делагарди и Горном, в частности, где обстоятельно анализи­ровалась ситуация в России, взвешивались все шансы Карла-Филиппа на избрание на российское царство и изыскивались любые возможности для удержания захваченных территорий, и в чем огромную роль мог сыграть, конечно, факт шведского происхождения первого русского князя, когда-то стоявшего во главе Новгорода, и на который прежде всего претен­довала Швеция, личность Рюрика абсолютно не фигурирует96. Хорошо известно, какое огромное значение в средневековье придавалось апел­ляциям к древности, к традиции, что являлось питательной средой для создания многочисленных л'егенд и мифов, получавших, в силу возла­гаемых на них задач, статус действительного факта, способного дать тол­чок к событиям реальным. А здесь ничего не надо было выдумывать: са­ма история как бы приходила на помощь Швеции.

В данном случае показательны слова Карла IX, с которыми он об­ращался в октябре 1606 г. к своим комиссарам. Говоря, что было бы хо­рошо, «если бы какие-нибудь русские города отдались под покровитель­ство Швеции», он отмечал желательность перехода на сторону Швеции именно Новгорода. Для чего «комиссарам приписывалось войти в сно­шения с новгородцами и представить им, что прежде, ведь, они были вполне самовластны и свободны и только коварством московитов были привлечены на сторону великих князей московских».

При этом было подчеркнуто, что «шведский король готов теперь оказать им содействие в избрании собственного от Москвы независимого правителя и употребить все старания к тому, чтобы новгородцы снова стали свободными». С еще большей бы силой, несомненно, звучала эта программа шведов, к реализации которой они энергично приступили через пять лет, если бы в ней присутствовало имя Рюрика. Но его нет, а это значит, что в 1606 г. его никто не мнил шведом, хотя историю Новгорода в Швеции хорошо знали. Нет ни слова о шведских корнях русской династии и во всех трех воззваниях шведского короля ко всем чинам Московского государства (15 июня и 24 сентября 1608 г., 4 янва­ря 1609 г.), где он говорил о стремлении Польши и ее ставленника Лже-дмитрия II искоренить в России православие, а себя выставлял «беско­рыстным доброжелателем», готовым, по зову русских, придти к ним на помощь97. Хотя более удобного случая указать на шведское проис­хождение зачинателя русского правящего дома, пресекшегося совсем недавно, конечно, было не найти, и что могло бы придать замыслам Швеции в отношении России, в условиях великой смуты в умах наших соотечественников, весьма действенную силу, способной в полном объе­ме удовлетворить интересы Швеции на востоке.

Ведя разговор по рассматриваемому сюжету, нельзя забывать, что Киприан совершенно не мог отступить от предписаний «приговора», данного его посольству 27 июля 1613 г. новгородскими митрополитом Исидором, вторым лицом в нашей церковной иерархии, и новгородским воеводой И.Н.Одоевским («приговоры» и «наказы» в русской диплома­тической практике представляли собой подробные инструкции, которые выдавались послам для ведения переговоров и которым они должны были неукоснительно следовать).

Вот что писал Киприан уже из Выборга митрополиту и воеводе: «У нас что было в наказе писано, и мы то исполнили, государю и полно­мочным великим послам много раз били челом». Далее он, сообщая, что Карл-Филипп не соглашается идти в Новгород «до тех пор, пока Вла­димирское и Московское государства с Новгородским не соединятся», буквально выговаривает им, что «вам про то давно ведомо... а вы пишите к нам в грамотах, велите промышлять, смотря по тамошнему делу... нам как промышлять, смотря по здешнему делу, мимо вашего наказа и ваших грамот?»98. Посольство Киприана было уполномочено предложить Карлу-Филиппу лишь новгородский престол: «Милости просити неотступно, чтоб его пресветлейшество Ноугородцкого госу­дарства... пожаловал... и держал под своею государственною обороною... на богодарованный свой престол на Ноугородцко государство государем царем и великим князем свой государьской подвиг учинити...»99. Но в «приговоре» посольству совершенно ничего нет о Рюрике (читается лишь фраза «о прежних великих государех»).

Имя Рюрика отсутствует в переписке и переговорах новгородцев с Д.Т.Трубецким и Д.М.Пожарским, в окружных грамотах последнего к русским городам за май-ноябрь 1612 г., где наряду со многими другими вопросами поднимался вопрос об избрании шведского королевича на московский престол, и при этом указывалось как на благоприятное обстоятельство, что он желает перейти в православие. Не упоминалось оно в переговорах Пожарского «с товарищами» с новгородскими посла­ми, состоявшихся в июле 1612 г. в Ярославле, на которых представители Новгорода, подчеркнув, что они утвердились «просить к себе в государи шведского королевича», убеждали руководителей ополчения «быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя». Пытаясь рассеять все сомнения в пользу такого решения, послы приводили разные аргументы, казавшиеся им весомыми, но ни разу при этом не обратились ни к летописным варягам, ни к Рюрику100. Нелишне будет сказать, что Смутное время во многом напоминало события, предшест­вовавшие и современные призванию Рюрика, но эти параллели тогда никто не проводил и не использовал в качестве аргумента в пользу Карла-Филиппа. А его кандидатура, как известно, занимала весьма важное место в обсуждении возможных претендентов на российский престол руководителями Первого и Второго ополчений, а также участниками Земского собора 1613 года101.