Курский излом

Причина этих фантастических цифр проста. Для офицеров, готовивших подобные документы, это была рутинная работа «на архив», так как описываемые события уже канули в прошлое. Поэтому высокой точности и достоверности от них не требовалось. Цифры из документов нижестоящих штабов никто не проверял, хотя в них нередко встречаются просто ошибки и опечатки, показания пленных откровенно «притягивались за уши» и т. д. Однако большинство советских послевоенных исследований исходили из информации, почерпнутой именно в таких отчетах и докладах. В том числе и из–за того, что документов в архивах сохранилось очень мало. [288]

В целом идея упреждающего удара была интересной, и она не прошла незамеченной противником. Особенно ее вторая фаза — 5 июля. В журналах боевых действий всех соединений 4‑й ТА отмечается факт сильного упреждающего удара русской артиллерии, несмотря на то что в это же время, в частности по штурмовым группам 48‑го тк, и без того велся сосредоточенный огонь из «катюш» и гаубичной артиллерии. «В первой половине ночи, — донесли офицеры штаба 167‑й пд, — сильный артиллерийский огонь и обстрел из залповых систем, который главным образом наносился по центру дивизионного участка»{217}. В журнале боевых действий 48‑го тк отмечено: «Ночь проходит в основном спокойно. На всем участке корпуса сильный залповый огонь артиллерийских орудий и минометов противника»{218}.

В дивизии СС также донесли об обстреле русской артиллерии по местам сосредоточения войск. Так, был накрыт 2‑й усиленный батальон 2‑го грп СС «Лейбштандарт». Попал под обстрел и 1‑й батальон 1‑го грп СС этой же дивизии. Снаряды в основном попали в расположение пехоты, подразделения 13‑й тяжелой роты «тигров» и самоходок, стоявшие за ними, не пострадали. Из воспоминаний механика–водителя «тигра» штурмана В. Венда:

«…Утром стала бить русская артиллерия, в это время мы были еще не в танках, располагались немного дальше, чуть позади. Мы были, скажем так, за пределами досягаемости артиллерии противника… или они просто не знали, где мы в тот момент находились»{219}.

В докладах противника отмечалось, что потери есть, но они сравнительно невелики. В то же время телефонные линии связи полностью повреждены, поэтому связь будет осуществляться в основном через посыльных.

Архивные документы свидетельствуют, что через несколько минут после открытия огня с советской стороны, в 3.00, начальник штаба 48‑го тк лично начал прозванивать штабы дивизий, чтобы собрать информацию о положении и возможности соединений продолжать выполнять план операции «Цитадель». Лишь 11‑я тд и 167‑я пд сообщили, что не имеют никаких трудностей, так как их основные силы подошли на исходные позиции позже других. Тем не менее точных цифр потерь в документах соединений 48‑го тк обнаружить пока не удалось. Дивизии отчитывались о потерях за сутки боя, а урон, понесенный в отдельных боях, указывался очень редко. [289]

Поэтому выделить ущерб, нанесенный именно в ходе контрартподготовки, трудно.

Все вышеперечисленные обстоятельства позволяют авторам ряда западных изданий утверждать, что существенных результатов от упреждающего удара нашей артиллерии не было, а полбоекомплекта выпущено впустую. Это мнение разделяют и ряд российских исследователей. Нельзя не признать, что оснований для сомнений в эффективности этого важного и масштабного мероприятия есть. О том, что результат от контрартподготовки оказался не таким, на который рассчитывала и Ставка, и руководство фронтов, после войны достаточно откровенно признавал и являвшийся в ту пору заместителем Верховного Главнокомандующего, маршал Советского Союза Г. К. Жуков:

«Захваченные в ходе сражения пленные рассказывали, что наша контрподготовка для них была неожиданной, что сильно пострадала артиллерия и почти всюду была нарушена связь, система наблюдения и управления.

Следует, однако, сказать, что к началу действий противника в наших войсках план контрподготовки (в деталях) полностью еще не был отработан. Не были еще точно выявлены места сосредоточения войск в исходном положении и конкретное расположение целей в ночь на 5 июля. Ясно, что при тех разведывательных средствах, которые тогда имелись, нелегко точно установить местоположение целей, но все же можно было сделать значительно больше, чем сделали войска фронтов. В результате нашей артиллерии при контрподготовке пришлось вести огонь в основном не по конкретным целям, а по площадям. Это дало возможность противнику избежать массовых жертв. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что контрподготовка проводилась ночью, а поэтому участие авиации в ней было незначительным и, прямо скажем, малоэффективным»{220}.

Более подробно о том, что же не «сделали войска фронтов» и их руководства, пишет Н. С. Фомин:

«В 13‑й А Центрального фронта момент начала контрподготовки был избран в общем правильно. Однако решение командования этой армии о сокращении наполовину количества привлекаемой артиллерии и времени для нанесения первого удара снижало, по нашему мнению, эффективность огневого поражения противника. Трудно также признать целесообразным нанесение повторного удара по противнику всей артиллерии, когда его войска начали артподготовку атаки, в [290] результате чего огонь нашей артиллерии оказался в ряде случаев нецелесообразным.

В 70‑й А того же фронта контрподготовку вообще начали через 10 минут после начала артиллерийской подготовки противника. Выбор момента ее проведения был не из удачных.

В 6‑й гв. А Воронежского фронта контрподготовку начали вечером 4 июля, накануне предполагавшегося наступления противника, ограничившись пятиминутным огневым налетом. Ровно в 3 часа утра 5 июля контрподготовка была продолжена в полном объеме.

Артиллерия 7‑й гв. А начала контрподготовку в 3 часа утра 5 июля одновременно по трем вариантам. При этом за 10 минут до ее окончания противник открыл ответный огонь, начав артиллерийскую подготовку. В обоих фронтах авиация бомбила аэродромы.

Можно заключить, что как в выборе момента начала контрподготовки, так и в ожидаемых ее результатах в армиях, повидимому, чувствовалась некоторая неуверенность. И это естественно, так как выбор момента открытия огня в контрподготовке является едва ли не самым трудным решением, которое должно принять командование. Лишь при тщательной разведке можно избежать закономерную в этом случае неуверенность. Несомненно, во всяком случае, одно: если уж принято решение, то при отсутствии данных, меняющих обстановку, его надо доводить до конца. Дробление же контрподготовки на две части лишь ослабляет силу удара и ожидаемые результаты. Результаты в обоих фронтах, надо полагать, были бы выше, если бы не имели место отмеченные нами слабости. Следует признать, что проблема контрподготовки в современных условиях требует серьезного изучения, поисков лучших форм и способов ее проведения»{221}.

В то же время авторы отдельных публикаций, возлагая ответственность за просчет на командование фронта, высказывают и ошибочные предположения.

«Допрошенный в присутствии члена Военного совета Воронежского фронта Н. С. Хрущева пленный заявил, что «наступление начнется в 3.00 с началом рассвета». Пленный не врал: он, как и все в немецкой армии, жил и воевал по берлинскому времени. То есть начало операции намечалось на 5.00 (3.00 по среднеевропейскому времени) 5 июля. Трудно представить, что на третьем году войны наше командование (особенно переводчики) не знало о разнице во времени. Скорее боялись опоздать с открытием огня, боялись, что противник упредит с началом артподготовки. Тем более [291] стало известно, что войска Центрального фронта уже провели огневой налет в 2.20. В результате артиллерийская контрподготовка началась преждевременно»{222}.

Действительно, руководство Воронежского фронта торопилось. Однако не из–за страха опоздать, а из–за того, что знало ситуацию значительно лучше, чем кто–либо, даже сегодня. Дело в том, что в приведенной цитате правильно указано время по часовым поясам, но Советский Союз в этот период жил по так называемому «декретному времени». В целях более рационального использования светлого времени суток Постановлением СНК СССР 16 июня 1930 г. поясное время на территории нашей страны было переведено на один час вперед. Соответственно разница между берлинским и московским временем сократилась на час. И такое превышение сохранялось весь год, в том числе и в 1943 г., в отличие от так называемого «летнего времени». В этом можно легко убедиться, сравнив описание одних и тех же событий в оперативных документах немецких и советских войск. Таким образом, трудно говорить о просчете советской стороны при принятии решения на открытие огня. Ведь контрартподготовка началась за час до наступления врага.