Загадочная русская душа на фоне мировой еврейской истории

В отличие от Фрейда, мы сначала даже и не подумали об экзогамии тотема, ведь эндогамия такая удобная штука, не надо никуда бегать, грязь месить. Это он сказал, что мы, дескать, создали тотем для экзогамии. Ничего подобного. Мы создали тотем, чтобы приобщиться к благам материнской семьи, и не более. Что касается промискуитета, то мы к нему относились так же индифферентно, как и описанная выше прабабушка, которую я чуть не назначил праматриархом. Каюсь. 

К этому времени я должен был уже помереть, но меня избрали богом с тем условием, однако, чтобы я не вмешивался в их дела, а только хранил «предания», как один из нас хранил кости предков в пещере, правда, смертный (см. выше). Я же был оставлен в вечной жизни для того, чтобы разные там писатели не врали и не выдумывали небылиц про нас, так сказать, для очной ставки с ними. Письменности ведь не было, да нам она и в дальнейшем не очень требовалась, обленились мы немного от сытой и спокойной жизни. Создание тотема нас, стариков, очень успокоило. Так что, мы на время, даже революционные преобразования прекратили, пользовались новыми привилегиями, вытекающими из созданного нами тотема.

Тут требуется маленькая вставка. Вообще говоря, тотем ощущается как нечто, данное сверху, прародитель, может быть, даже простой красивенький камень или цветочек. Но, тут надо надолго отвлечься, к самому Богу, как я его понимаю. Поэтому ставлю точку. А идею продолжаю. 

Слово геронтократия мы не знали тоже. Как–то неудобно уж очень сильно высовываться. Ну, сделали хорошее дело сообща в интересах общества, но это же не говорит о том, что надо тут же и всю власть захватывать? Нет, у нас стариков и в мыслях этого не было. Да, и из молодых, да зеленых попадались очень даже сообразительные ребята, все к нам тянулись, выспрашивали, запоминали. Может быть, из них бы и получились хорошие вожди, да «поперед батьки в пекло» мы их не пускали особо, пусть наберутся опыта, пообтешутся, набьют шишек, авось и правда толк выйдет. Но и не прогоняли от себя, пусть слушают, что старшие говорят. Вообще вождизм, такой как позднее проявился у Моисея, у папы Гильдебранта, солдата Наполеона, товарища Ленина, фюрера Гитлера и прочих, нам не нравился. Собственно, это мы придумали, что «ум хорошо, а, два – лучше», а Аристотель это уже потом обосновал. 

Между тем, вхождение в состав тотема открыло для нас широкое поле для наблюдений внутренней жизни его. Естественно, мы регулярно встречались, ведь привыкли за долгие времена быть вместе. Поэтому каждый из нас свой тотем на уикенд покидал. Никаких решений, правда, как я сказал выше, мы не принимали, но впечатлениями о новой жизни своей делились. Выходило, что эта жизнь протекала не очень складно.

Представьте себе мать – главу тотема. У нее для простоты расчетов родилось двое детей, девочка и мальчик. Эта девочка тоже родила двоих и тоже девочку и мальчика. Все заботы этой младшей мамы, естественно, отданы своим маленьким деткам. Своего родного брата она тоже не забывает, естественно, и он – их. Оба они, брат и сестра, поддерживают отношения со своей мамой и даже с мамой этой мамы, то есть с бабушкой. А вот брат мамы, то есть их дядя, совсем им уже как бы чужой, за него даже замуж по христианским законам выходить можно, вернее за его детей, так как он уже старый. А тут самая старая мама, которая родила этого дядю, сама умирает. И этот дядя остается как бы вне своей семьи, простите, тотема.

Нет, его, конечно, похоронят, но ему–то что, от этого легче? Ему до смерти своей попользоваться любовью тотема требуется. Тем более что он был знаменитый охотник, каких лет двести не было, по–нынешнему герой социалистического труда. Проходит век, два, три, может быть и больше, а проблема все та же. Надо было принимать кардинальное решение. Тем паче, что совет старейшин, нет, нет, еще не геронтократия, уже работал почти на постоянной основе, правда, без командировочных и неприкосновенности даже за убийство, как в России.

Решение, предложенное советом, было, в общем–то, на первый взгляд простым и тривиальным: разделить орду или стадо ровно пополам. В половине тотемов оставить женское наследование тотема, а в другой половине – мужское. По–сегодняшнему называется две фратрии, или по–русски два брачных клана. Тогда наступит полное равенство между мужчинами и женщинами. Эти фратрии так и назвали петухом и курицей. Но из этого тоже не много толку стало. В куриной фратрии мужики остались в том же положении, а в петушиной – на такое же положение попали женщины и с непривычки очень обиделись. Да так, что со своими фратрийными мужиками не только спать, здороваться перестали. Заметьте, их было все–таки меньше по тому же правилу Геодекяна, хотя популяция несколько восстановилась благодаря прежнему решению совета о введении института тотема, — на глаза беременным женщинам чаще стали попадаться мужики. Надо было распутывать этот клубок противоречий.

К этому времени совет стал принимать во внимание новое чувство, которое получило название любовь. Нельзя сказать, что его не замечали раньше, оно и у собак видно, но не придавали ему большого значения. Была пословица: стерпится – слюбится, то есть, схватил, немного побил, женился, а потом: как жениться – сначала побей. Пригласили статистическую фирму, которая занимается опросом общественного мнения, она недели две–три походила, поспрашивала и выдала ответ: в 80 процентах случаев любовь, переходящая сами знаете во что, случается в межтотемных связях, в 20 процентах случаев за ворота тотема не выходит. Добавлю, хотя вы и сами должны сообразить, что им до так называемого инцеста не было никакого дела, но по статистике выходило, что в 80 процентах случаев инцест из–за вновь введенного понятия любви сам собой уходил на второй план, простите, даже – на пятый.

Любовь нельзя было игнорировать, потому что не получалось. Не часовых же ставить. Производительность труда тогда была низкая, на создание простой полиции не хватало совокупного национального продукта, не говоря уже о полиции нравов. Поэтому любовь решено было пустить пока на самотек, посмотреть, что получится. А, получилось вот что. Молодые девки побежали из фратрии петуха к любовникам в курицыну фратрию, чтобы стать там, на очередь на законное женское наследование. Парни, наоборот, — им навстречу. Получался некоторый беспорядок. Притом некоторые из молодоженов, так теперь их будем называть, стали ставить свои собственные вигвамы, не обращая внимания на фратрии и тотемы. Только что укрепившаяся власть стариков начинала давать трещину. Их перестали слушать. Притом, такое встречно–поперечное движение началось, что просто ужас. Надо было принимать срочные меры по законодательному упорядочению любви.

Представляете, во фратрии курицы в некоторых тотемах не осталось женщин–наследниц, все убежали к любовникам в другие тотемы и даже фратрию. Встречное движение было не меньшей интенсивности. В такой неразберихе старики, прежде всего, узаконили свою власть, создав совет на постоянной основе с выборами и мандатами, чтобы эта постоянно находящаяся в броуновском движении орда, почувствовала, что с ней не шутят. Вот с этого дня и появилась геронтократия, притом, вполне официально, потому, что было почти военное положение, хотя они сроду и не воевали. А в военное время, как и сегодня, перевыборов не проводили. Кто сидел в совете, тот и остался, новых членов взамен умерших пока просто «кооптировали», как у будущих коммунистов. Без выборов, но по взаимной договоренности.

Перво–наперво приняли закон о законности своих решений. За нарушение – сами понимаете, не на курорт. Второе решение: любовь утвердить, но и «упорядочить». Упорядочение оказалось сложным делом. Упорядочат так, упорядочат эдак, потом отменят прежнее упорядочение и создадут новое, на новых основах, прямо противоположных прежним. В общем, трудное это дело, как и сегодня. Притом надо иметь в виду, что отмена своих прежних решений, как и сегодня, дело очень поганое, надо всегда показать «зрителям», что не отменяем, а только совершенствуем, уточняем. Поэтому под старыми названиями появлялись совершенно новые понятия и, как следует, запутав дело, начинали все сначала. Надо иметь в виду также, что в корне ломать старые представления своих сограждан им бы никто не позволил, поэтому новые решения надо было перекрашивать под старые, всем понятные правила. Совершенно точно так, как поступили создатели новых религий в Европе и Малой Азии, благодаря чему и преуспели. Австралийцы религий не создавали, они создавали правила жизни, а это совершенно разные вещи. Ошибаться в коренных вопросах им было нельзя, как, например, христианам. Заметьте также, что я недаром проиллюстрировал бедлам, вы только сравните его с нынешней российской Думой, у вас же выйдет, что мы были намного умнее. Несмотря на ваш нынешний прогресс во всех отношениях. И если сегодня в Думе сидят такие дураки, то почему нам, тысяч так пять лет назад, нельзя этого позволить?