Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

– Лови минуты наслаждения...

А если завтра «верная лошадка» провалит или «обожаемая» откроет свой кошелек другому, случится ли еще какое– нибудь горе в том же роде, то можно подмахнуть чужую фамилию под «по сему моему повинен и заплатит»...

И Митрофанушка пользуется жизнью вовсю, пока не прозвучит в Митрофаньевском зале бесстрастный вопрос председателя:

– Подсудимый, признаете ли вы себя виновным в том, что... »

В силу стремлений «золотой молодежи» любыми путями подняться над «серостью обыденного бытия», ее представителей можно было встретить в самых необычных местах. Одно время «молодых людей с бритыми затылками» по утрам можно было увидеть на бойнях – среди них модным считалось пить свежую кровь.

Нравы, царившие среди «веселящейся Москвы», описала в мемуарах «Флирт с жизнью» Н. Я. Серпинская. Примером типичного поведения «прожигателей жизни» могут служить чудачества «бывшего нижегородского богача» Федьки Ненюкова:

«Федька – плюгавенький блондин в пенсне, не идущем к типу савраса [125], разыгрываемого им. Когда-то давно, до революции 1905 года, «занимался революцией», сидел в тюрьме, считал себя чуть ли не социал-демократом. В это время его мать, с которой он ссорился, не получая от нее ни копейки, умерла без завещания. Свалившийся на Федьку миллион сбил с него всякую «революционность». Быстро освободился он из тюрьмы, преподнеся в презент сотенные бриллианты содержанке градоначальника – цыганской певице Зориной и совершенно преобразился. Завел цилиндр, наемного лихача, штат прихлебателей, меблированную квартиру в Москве на Страстном бульваре, превратившуюся в настоящий «штаб золотой молодежи». [...]

Стены шикарных кабаков запечатлели незаписанные легенды их десятилетней кутильной эпопеи.

В трескучий январский мороз в три часа ночи Федька среди цыганского хора умолял на коленях о любви непреклонную певицу Настьку: «Ну, на все готов, ну – жизнь отдам!» – «Ах, Феденька, вот что: хочу я спеть „под душистою веткой сирени“, а сирени-то и нет – одни пальмы. Пусть бы сирень зацвела – я бы полюбила тебя!» – «Сирень – это самые пустяки – через час зацветет!» Он послал на квартиру к Ноеву – владельцу лучшего цветочного магазина на Петровке – автомобиль с двумя яровскими лакеями, снабженными Федькиной визитной карточкой и набитыми бумажниками. Они, ворвавшись почти насильно в дом Ноева, разбудили хозяина, получили ключи от магазина и, выбрав две кадки цветущей белой сирени, благополучно доставили ее, закутанную в войлок и рогожи. В четыре часа утра Настька, благосклонно улыбаясь лежащему у ее ног Ненюкову, пела под гитару со всем хором «Под душистою веткой сирени...».

Так же они, только самолично выбирая, как-то ночью покупали полную обстановку в мебельном магазине Балакирева для меблировки квартиры какого-то нового Федькина «увлечения». Все были так пьяны, что, когда проснулись днем на вновь купленных дубовых кроватях, никак не могли понять, каким образом мебель очутилась в квартире» [126].

Главенствующее положение среди «мест отдохновения» в Москве занимал театр. «Сядьте в московский трамвай – вагон наполнен театральными разговорами, – писал в 1914 году журналист Н. Н. Вильде. – Мы заполнены театром всех видов и направлений. Panem et circenses! [127]Только мы жаждем не дарового хлеба и зрелищ, как римская толпа, а оплачиваем их дорогой ценой».

В дореволюционные годы в Москве действовали два «Императорских» театра (то есть финансируемых из казны и управляемых чиновниками): Большой и Малый, а также несколько частных. Они начинали работу в конце августа, а завершали в апреле. В течение первой, четвертой и седьмой недель Великого поста театры представлений не давали, так как закон запрещал русским труппам показывать спектакли в это время. Разрешались к публичному исполнению духовные песнопения и драма религиозного содержания «Царь Иудейский», автором которой был великий князь Константин Константинович.

Вместо русских актеров на сцены выходили иностранные гастролеры, поэтому выражение «постная итальянская опера» следует понимать в прямом смысле: выступление итальянских артистов во время поста.

О репертуаре московских театров в 1901 году шутливо писал журнал «Искры»: «В Большом и Малом – археология, в Новом – ничего нового. У Станиславского с Немировичем – декаденщина; в Частной опере, сказывали, точно – поют. Интернациональный театр – один скрежет зубовный».

Более конкретно о пьесах, пользовавшихся популярностью среди московской публики в 1910-е годы, поведал в мемуарах литератор и театральный деятель И. И. Шнейдер: «В театрах Сабурова давали фарсы с обязательным раздеванием и беготней в одном нижнем белье по сцене. Со сцены не сходили „Тетка Чарлея“ и „Хорошо сшитый фрак“. У Незлобина шла сексуальная пьеса Осипа Дымова „Ню“ и делали полные сборы „Псиша“ Юрия Беляева и „Орленок“ Ростана, где в роли герцога Рейхштадского выступал актер Лихачев, ставший фаворитом обывательской Москвы.

– Куда? – кричал денди, встретив на Кузнецком приятеля.

– «Мне двадцать лет, и ждет меня»... корова!..– отвечал приятель, подражая Лихачеву, пародируя ростановскую реплику и спеша на свидание» [128].

Конечно, не стоит забывать, что на этот период приходился расцвет Московского художественного театра, в Большом потрясали своим искусством Ф. И. Шаляпин, Л. В. Собинов, А. В. Нежданова и многие другие замечательные артисты. Однако мы позволим себе оставить в стороне разбор художественного содержания спектаклей того времени – на эту тему существуют специальные работы искусствоведов, – а сосредоточимся на рассмотрении роли театра в бытовой стороне жизни Москвы. Тем более что театральный сезон был одним из основных в жизненном цикле города.

Первым открывал зрителям двери театр Ф. А. Корша. В 1901 году он начал сезон премьерой спектакля «Генеральша Матрена». Вот оставленное современником описание некоторых бытовых сцен, связанных с этим событием:

«– Видишь вывеску, – говорит какой-то кругленький господин в енотовой шубе и в бобровой шапке, указывая приятелю на аншлаг.

– Какую вывеску?

– А вон у кассы-то... «Билеты все проданы» – обозначено тут. Хорошо торгует Федор Адамович, без убытка, можно сказать.

– Да, торгует за первый сорт!

– То-то и есть... Хорошо, что предварительно билеты взяли, а то и не попали бы сегодня. А все я... Я знаю, как тут торговля идет, ну и запасся. В среду еще взял, вот оно и весело... А каково вот этим, которые оглобли назад должны ворочать! Скучно, поди!.. Одевался человек, послеобеденный сон свой не вовремя прервал, чаю дома не пил, ехал, может, из Рогожской или с Разгуляя откуда-нибудь, и вдруг – такой афронт неприятный...

Таких очень много. Иной разлетится к кассе и, увидав аншлаг, даже ахнет. Аншлаг, впрочем, его не останавливает, и он протискивается к кассе, где продают билеты на следующий день.

– Никаких билетов нет сегодня?

Утомленный кассир молча показывает на аншлаг.

– Может, какой-нибудь есть, хоть один?..

Кассир только плечами пожимает.

– А вы поищите, милостивый государь!.. Может, какой и найдется. Бывает, что захворает человек, либо какая-нибудь домашняя история выйдет, ну и вернет билет...

Кассир хранит гробовое молчание.

– Так ничего нет?

– Да ничего нет, ничего! – с тоскою восклицает кассир, которого терзают подобными вопросами с утра до позднего вечера».