Александр I и Наполеон

Наполеон не зря приравнивал свою ссылку на остров Святой Елены к «смертному приговору». Для натуры такого масштаба, с такими возможностями и энергией жизнь под властью «кретина» Лоу была медленным умиранием. «Ему Европа была мала для размаха, а он был брошен на крошечную скалу, заблудившуюся в океане!» — восклицал А.К. Дживелегов.

Больше всего угнетала императора вынужденная праздность. Ему недоставало всего — общения, информации и главным образом деятельности. Круг его добровольных сотоварищей по изгнанию был слишком узок, а контакты с жителями острова запрещены. Наполеон привязался было к 14-летней дочери английского морского агента на острове Бетси Бэлкомб и даже к рабу-малайцу Тоби, но Лоу в марте 1818 г. удалил Бэлкомбов и Тоби с острова.

В безысходном изгнании, на «проклятой скале», как называл он «свой» остров, Наполеон тосковал не только о мировой славе и прекрасной Франции, но и о семье — о матери, жене, сыне, братьях и сестрах. Все они, кроме сестры Элизы, переживут его и узнают от тех, кто был с ним на острове, как часто вспоминал он «маму Летицию» и «римского короля», добряка Жозефа и красавицу Паолетту, как верил в добродетель Марии Луизы и даже завещал, после того как он умрет, сердце его положить в спирт и отослать Марии Луизе. Он так и умрет, не зная, что Мария Луиза еще до Ватерлоо обязалась перед отцом, в обмен на титул великой герцогини Пармской, никогда не писать ни строчки Наполеону, а сама утешилась с придворным шаркуном графом А. Нейпергом, которому родила двоих детей. Ребенка же от Наполеона, уже всемирно известного «римского короля» («орленка», Наполеона II, как называли его бонапартисты), она оставила в Вене, чтобы он воспитывался как австрийский принц.

Судьба «орленка» сложилась трагично. Летом 1815 г., в дни Венского конгресса, А.И. Михайловский-Данилевский видел его в Шенбрунне и рассказывал, что 4-летний малыш «часто твердил о Фонтенбло и всякий день спрашивал о своем папеньке». Через шесть лет, узнав о смерти Наполеона, «орленок» горько его оплакивал, а на 22-м году жизни, именуясь уже по-австрийски герцогом Рейхштадтским, надломленный борьбой его французского начала с австрийским воспитанием, умер в Шенбрунне от чахотки.

Надеялся ли Наполеон вернуться с «проклятой скалы» в Европу? Да, по крайней мере в первые два года ссылки он прямо говорил, что рассчитывает на смену правительства в Англии, а именно на смерть болезненного принца-регента Георга Уэльского, дочь которого Шарлотта, известная своей приязнью к Наполеону, займет трон: «Она призовет меня!» В 1817 г. эти надежды Наполеона развеялись как дым. Двадцатилетняя принцесса Шарлотта умерла при родах, а принц-регент превозмог все недуги, с 1820 г. стал королем Англии и пережил Наполеона на девять лет. Мало того, ранней весной 1819 г. Лоу получил и немедленно сообщил Наполеону радостную для первого и убийственную для второго весть о том, что союзные монархи на конгрессе в Ахене подтвердили свое решение не выпускать Наполеона с острова Святой Елены и одобрили условия, в которых Англия содержит его. Теперь у Наполеона не осталось вообще никаких надежд на освобождение.

Главным занятием императора в течение всех шести лет его второй ссылки был литературный труд. Он написал (точнее, продиктовал [124] своим секретарям — Лас-Казу и Монтолону) обзор собственной государственной и военной деятельности, ряд сочинений по специальным вопросам истории войн, о походах Юлия Цезаря, А. Тюренна, Фридриха Великого, литературные заметки о творчестве Вергилия, Расина, Вольтера. Кроме того, Лас-Каз и Монтолон, а также Бертран, О'Мира, Маршан, Антомарки оставили записи разговоров с Наполеоном и воспоминания о нем, что образует в сумме богатейший и ценнейший, как в историографическом, так и в литературном отношении, мемориал Святой Елены. То, что в этом мемориале записано со слов Наполеона, наиболее значимо по содержанию, глубине и блеску мыслей, но и более всего субъективно.

Все сочиненное Наполеоном на острове Святой Елены служило одной цели — самооправданию перед историей. Он был убежден, что является более законным государем, чем любой из его «легитимных» врагов, поскольку ни один из них не получал права на трон в результате народного волеизъявления, как Наполеон в 1804 и 1815 гг. Поэтому решение союзных монархов объявить его вне закона как врага человечества он считал противоправным. Собственные же решения — например, об аннексии герцогства Ольденбургского или об аресте папы Римского, — он оправдывал исторической целесообразностью борьбы со средневековьем. На ту же целесообразность он ссылался в оправдание всех своих войн, причем не любил признавать собственные ошибки, кроме двух очевидных: вторжение в Испанию и нашествие на Россию считал оплошными. Впрочем, главной причиной своей катастрофы в России он продолжал считать «русскую зиму» и утверждал, что мог еще выиграть войну 1812 г., если бы не засиделся в Москве, а тотчас вышел бы из нее вслед за русской армией, догнал и разгромил бы ее. Народную войну в России 1812 г. он не признавал решающим фактором: народная война, русская или испанская, была, на его взгляд, явлением аномальным, как бы нарушением регламента правильной войны. Поэтому и во Франции 1814–1815 гг. он отказался вызвать ее себе же самому во спасение.

В мемориале Святой Елены Наполеон оставил много колоритных характеристик современников — друзей и близких, соратников и врагов. Александра I он хоть и язвил за двуличие, признал «самым способным из европейских правителей». Когда Бертран сказал Наполеону, что Александр «сделал много для Парижа, без него англичане разграбили бы столицу Франции, а пруссаки сожгли бы ее», Наполеон улыбнулся: «Если бы я не был Наполеоном, то хотел бы быть Александром».

О своих бесчисленных сражениях император рассказывал подробно, причем о Лейпциге и Ватерлоо — не меньше, чем об Аустерлице. Мастерски анализируя проигранные им битвы, он всегда, чуть ли не с обидой на всевышнего и опять-таки в оправдание себе, жаловался на роковые для него стечения привходящих обстоятельств, случайностей. Особенно поражался он обилию таковых при Ватерлоо, досадуя на то, что свою последнюю битву он проиграл именно англичанам. После того как он узнал, что Англия ссылает его на край света, он резко изменил в худшую сторону свое мнение об англичанах, а режим Гудсона Лоу добил его веру в традиционное английское великодушие. «Я жестоко наказан за высокое мнение о вашей нации», — говорил он на острове Святой Елены доктору Б. О'Мира…

Режим изгнания усугубил предсмертную болезнь Наполеона, которую современники и все последующие историки до недавних пор диагностировали как рак желудка. Сам Наполеон знал об этом диагнозе и даже подшучивал над собой: «Рак — это Ватерлоо, вошедшее внутрь». Знал он и о том, что рак — болезнь, наследственная в его роду: от нее умер на 39-м году жизни отец Наполеона.

Симптомы болезни участились с 1819 г. В 1820 г. они становились с каждым месяцем все мучительнее, а 3 апреля 1821 г. доктор Антомарки признал состояние больного уже безнадежным. 13 апреля Наполеон продиктовал Монтолону, а 15-го собственноручно переписал завещание [125]. Большую часть своего капитала, а именно 200 млн. франков золотом, он завещал (пополам) ветеранам своей армии и местностям Франции, пострадавшим от нашествий 1814–1815 гг. Всем служившим ему на острове он выделил крупные суммы: Монтолону — 2 млн. 100 тыс. франков, Бертрану — 700 тыс., Маршану — 500 тыс., остальным — по 100 тыс. каждому. О себе Наполеон сказал в завещании слова, которые потом будут выгравированы и доныне красуются на мраморе его гробницы в парижском Дворце инвалидов: «Я желаю, чтобы мой прах покоился на берегах Сены, среди французского народа, который я так любил».

В ночь на 5 мая началась агония. Содрогаясь от конвульсий, Наполеон неожиданно для дежуривших возле него лиц бросился с постели и упал на пол, а когда его опять уложили, лежал до последнего вздоха неподвижно, с открытыми глазами, но уже без сознания. Последние слова умирающего записаны Монтолоном и Маршаном не совсем одинаково: «Франция… армия… авангард… Жозефина» (Монтолон) и «Франция… мой сын… армия» (Маршан).