Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

Цветухин припечатал рот нижней губой, сел, но и сидя будто все еще стоял - так распрямился и возрос весь его стан.

Рагозин сказал мягко:

- Отвлеченно немножко... Как вы все это... практически-то, а?

- Практика родится из наших убеждений, - по-прежнему на высокой ноте продолжал Цветухин и повел рукой на Аночку, - а наши убеждения - молодость. Мы, профессиональные актеры, обучаем молодежь только технике. Молодежь делает главное: она учит нас своей вере в жизнь и революцию.

- Вы тоже участвуете в этой студии? - неожиданно спросил Извеков у Пастухова.

Александр Владимирович подождал с ответом, точно желая отделить свое слово ото всего, что было сказано.

- Нет. Я здесь новый человек. Студия возникла без меня. Но эти идеи, до известной степени, для меня не новы.

- И вы разделяете их?

- Я согласен, что Егор Павлович несколько отвлеченно высказался. Практически дело идет о молодом передвижном театре. По-моему, мысль следует поддержать. Я, впрочем, не вижу, чтобы она заключала в себе угрозу старому бедняге - традиционному театру.

- Посмотрим! - воинственно заметил Цветухин.

- Это мое мнение, и я не хочу возражать. Наоборот, я вполне поддерживаю... живое начинание с таким талантливым руководителем, как Егор Павлыч. Хотя, говорю, не вижу в самой мысли какой-нибудь театральной революции.

- Ну, конечно, где нам тягаться с тобой по части революции! - шутливо сбормотал Цветухин и остановил себя, и тотчас увидел, что поздно жалеть, потому что Извеков сразу же, как подсказку, перехватил его слова:

- Да, я читал. Вы, оказывается, участвовали в революции? Вы какой партии?

Александр Владимирович снова выдержал достойную паузу:

- Я никогда не принадлежал к партиям.

- Но были в подполье?

- Нет, - сказал Пастухов решительно.

- Это утка? - спросил Извеков.

Пастухов немного спал с лица. Отыскивая поворот разговору, он приметил раскаяние Цветухина, тотчас смыл ладонью со своих губ недовольство и неслышно засмеялся.

- Эмбрион утки. Преувеличение. Меня вместе вот с Егор Павлычем охранка подозревала в распространении ваших листовок, товарищ Рагозин. И это все. Вы ведь, кажется, печатали листовки?

- Вы были арестованы? - в свою очередь, спросил Рагозин.

- Нет, обошлось допросами.

- Но все-таки, значит, пострадали?

Рагозин внезапно расхохотался. Все недоумевали. Он хохотал и хохотал, вытирая кулаком слезы, так искренне, что рассмешил Аночку, и тогда все заулыбались.

- У меня такой день, - качал он головой. - Ко мне всегда приходят пострадавшие от Рагозина. А нынче, кто ни придет, оказывается пострадавший за Рагозина. Везучий этот Рагозин!

Он вдруг серьезно посмотрел на Кирилла:

- Один ты, видно, не пострадал ни от меня, ни за меня.

- Тут ты можешь быть спокоен, - так же серьезно отозвался Кирилл и обратился к Пастухову: - Мне интересно, вы действительно не находите ничего революционного в работе студии?

- Ничего, - с чувством реванша отрезал Александр Владимирович. Обыкновенный кружок начинающих любителей. Тот же занавес, те же ходули. Только что нет своего театра, где играть.

- Ну и союзничка вы себе отыскали! - прищуриваясь на Цветухина, опять засмеялся Рагозин.

- К сожалению, я ошибся, - с негодованием ответил Егор Павлович.

- Я обещал поддержать твою просьбу о деньгах, а вовсе не твои принципы.

- Александр Владимирович! - с горячей болью вырвалось у Аночки. - Уж лучше бы вы молчали!

Она вся устремилась вперед, сжав крепко руки, будто удерживая себя, чтобы не вскочить. Кирилл, взглянув на нее, резко отошел от стола и пристроился на подоконник, наблюдая оттуда Пастухова, который тотчас распалился:

- Почему я должен молчать, если меня спрашивают? Я размышлял о судьбах искусства никак не меньше Егора Павлыча и вправе высказать свои убеждения. Егор Павлыч говорит о вечном движении, о зеркале жизни. Но вечное движение существует только в головах доморощенных изобретателей perpetuum mobile, а вон возьмите "Зеркало жизни" - там показывают "Отца Сергия"... Что покажете вы в своем театре? Шиллера? И это революция? Уж если революция, то выходите на городскую площадь, на улицу. Сооружайте струги, пусть ватаги Степана Разина проплывут по Волге, а народ будет смотреть с берега, как разинцы выдергивают царских воевод вместо парусов и топят в реке изменников своей вольнице.

- Ты сочинишь нам тексты для такого зрелища? - вставил Цветухин.

- При чем здесь я? Ведь это ты претендуешь на переворот в искусстве. Я считаю - были бы таланты, а зритель будет счастлив без переворотов.

- А почему бы вам, правда, не сочинить для студии революционную пьесу? Таланты, наверно, найдутся, - сказал Извеков.

- Мы уже просили Александра Владимировича, это было бы замечательно! порывисто обернулась к нему Аночка.

- В самом деле, - в голос ей вторил Кирилл, - если мы уговорим Петра Петровича субсидировать студию, будут и средства на хорошую постановку.

- Вон он где, союзник-то! - сказал Рагозин. - Тратить народные деньги на журавля в небе меня не уговоришь.

Аночка быстро привстала.

- Но вы же слышали - мы совсем не журавль! Обыкновенная любительская синица в кулаке Егора Павловича!

- И синица меня не уговорит, - улыбнулся Рагозин.

- Ведь все так просто! - воскликнула Аночка, оборачиваясь к Кириллу, уверенная, что найдет опору. - Представление о каком-то журавле получается оттого, что спор поехал бог знает куда! Зачем спорить о том, что когда-то будет с искусством или чего с ним не будет? Будущее всякий видит по-своему. А вы посмотрите, что сейчас уже есть, и все станет ясно. Есть совершенно новый молодой театр. Это можно сказать без скромничанья.

- Красноармейцам ваш театр понравится? - спросил Рагозин.

- Конечно!

- А на фронт вы с ним поедете?

- Конечно! Егор Павлович, поедем ведь?

- Это одна из наших целей! - тотчас подтвердил Цветухин.

- Да я просто убеждена - если вы посмотрите, как мы репетируем, так сразу и дадите денег!

- Непременно даст! - весело выкрикнул Кирилл.

Рагозин нахмурился на него, сказал тихо:

- Ты меня в это дело вштопал, так теперь я уж хозяин: на ветер деньги пускать не намерен.