Необыкновенное лето (Трилогия - 2)

- Все-таки я вас меньше подвел, чем "Заем свободы", ей-богу. Давайте на том кончим.

Но Меркурий Авдеевич будто не вполне внял этому отпущению. Нечто отдаленно обидное почудилось ему в посетителях, которые не дали довести визит до какого-нибудь смягченного конца. И сейчас же он услышал знакомую атласную распевку:

- Артист Цветухин, - проговорил человек в голубой рубашке и, указывая на персиковую, добавил: - Пастухов. - А потом притронулся к голому локтю девушки и сказал пониже: - Моя ученица.

- А, как же! - ответил Рагозин и пригласил садиться, показав и на тот стул, у которого еще стоял Мешков, точно Меркурий Авдеевич вовсе не мог собою отнять никакого пространства.

Наступила маленькая пауза, пока рассаживались, и Мешкову пришлось отшагнуть в сторону, чтобы уступить Пастухову дорогу к стулу. Они совсем близко сошлись, и Меркурия Авдеевича осенило некоторое посмеление.

- Запамятовали? - спросил он у Пастухова.

Александр Владимирович, в момент самооткровенности, давно признал, что хорошо припоминает только тех знакомых, в которых у него могла быть нужда. А Мешкова он и правда забыл. Помигав на него, он оборотился к Рагозину, как бы спрашивая - какая цена этой захудалой бороденке? Рагозин решил дело недвусмысленно: он мотнул Мешкову головой и сказал:

- До свиданья. Я вызову вас, если понадобится.

Мешков поклонился в ответ Петру Петровичу, а затем поднял голову и остро глянул на Пастухова из-под бровей, снова обретших обычную свою грозу.

- Сравняли теперь знатных с незнатными, - выговорил он в глубокой укоризне, - пора гонор за пазуху спрятать. Учитесь у них (он повел бровями на Рагозина). Поважнее вас будут...

Тогда вдруг к нему подошла девушка.

- Здравствуйте, Меркурий Авдеевич. Я вас, простите, только сейчас узнала. Я - Аня Парабукина.

Он негромко и непонятно хмыкнул, точно ему помешала внезапная хрипота, и осторожно потряс в своей пригоршне ее длинноватую тонкую руку. С ним сейчас же поздоровался Цветухин, немного сконфуженно наклонил голову Пастухов, и все безмолвно смотрели ему в спину, пока он, пошатываясь, не исчез из комнаты.

- Вот, товарищ Рагозин, - заговорил Цветухин проникновенным голосом, мы к вам по важному делу. Нам встретился на улице Александр Владимирович, и я его пригласил себе в союзники.

- Слушаю.

- Позвольте без предисловий, чтобы, как говорится, взять быка за рога.

- Попытайтесь... - прищурился Рагозин.

- В том смысле, чтобы сразу деловым образом...

- Понимаю.

- Видите ли, мной организована в городе драматическая студия, которая...

В эту минуту распахнулась дверь, и Кирилл Извеков крикнул из приемной через всю комнату:

- Петр Петрович, можешь ко мне в кабинет, на два слова?

- Заходи, заходи, - ответил Рагозин, кругло обводя рукой своих посетителей, - видишь, у меня...

Но Кирилл уже разглядел гостей и сразу вошел.

- Целый клуб, - сказал он, прикрыв пальцами улыбку, и, направляясь к Аночке, сбавил шаг.

Цветухин смотрел, как Аночка здоровалась с Извековым: она, по гимназической выучке, еще не могла спокойно усидеть, когда к ней подходил старший. Но тут сдержала себя и, может быть, поэтому дала руку с преувеличенной женственной грацией.

Цветухин сказал Пастухову:

- Это тот товарищ Извеков, который был тогда - помнишь? - мальчиком.

- Ну, уж не таким мальчиком, - вскользь бросил Кирилл, отходя за стол, к Рагозину. - Что тут у вас?

Петр Петрович сказал со смешком:

- Видно, ходит молва, что я рогат: пришли меня взять за рога.

Цветухин принял смешок за добрый знак.

- Втроем-то как-нибудь осилим? А может, и товарищ Извеков поддержит? Я насчет нашей студии. Полагаю, не трудно догадаться, о чем мы хотим просить.

- Не знаю, как товарищу Извекову... а мне не очень трудно.

- Воображаю! - улыбнулся Цветухин. - К вам все приходят не иначе как с большими запросами. Но мы, люди искусства, привыкли, как говорится, по шпалам пешочком.

Рагозин протянул руку:

- Смета с вами?

- Смету мы немедленно представим - как только получим первое ассигнование. Мы хотели бы в принципе договориться о тех суммах...

- Вон ведь что! - рассмеялся Рагозин, не давая Цветухину досказать. Вынь да положь денежки. Найдем, как истратить! У вас, что же, и на смету финансов не хватило? Вы при отделе искусств, что ли, находитесь?

- Нет, мы, так сказать, самостоятельны. Вернее, мы считаемся кружком при гарнизоне, в красноармейском клубе.

- Так ведь у Красной Армии на всякое дело есть свои ассигновки. При чем тут я?

- Дело в том, что... - собрался с духом продолжать Егор Павлович, но Рагозин все перебивал.

- Чем, собственно, вы занимаетесь, ваша эта студия?

- Мы... драматическая студия.

- Что же вы такое делаете?

- Мы... естественно, играем, - пожал плечами несколько задетый Цветухин.

- Ну, понятно. А для кого, для чего?

- Играем? Разумеется, для зрителя... чтобы зритель... Надо сказать, как студия, мы преследуем главным образом воспитательную цель. Но...

- То есть воспитание зрителя? Так?

- Само собой. Однако сначала мы учим, образовываем, создаем будущих исполнителей, ну, актеров, вот - актрис...

Цветухин взглянул на Аночку, не столько чтобы продемонстрировать, каких актрис он создает, сколько призвать ее к совместному наступлению.

Пастухов, сперва безучастный и немного напыщенный, все больше начинал развлекаться, с любопытством ожидая, к чему приведет эта канитель. Интерес его сосредоточился преимущественно на Егоре Павловиче, словно его забавляло, что тот натолкнулся на афронт.

- Но вы получаете деньги от клуба? - не унимался Рагозин.

- Клуб согласен давать на обычные занятия кружка. Но нам нужна оплата актерского труда, всей нашей работы в целом.

- Я понял - у вас ученики? О какой же оплате речь? Руководителей, да?

Цветухин встал. Он решил заставить наконец себя слушать. Он был внушителен.

- Я должен сказать о наших основных целях. Это революционные цели, и вы к ним отнесетесь, я убежден, с уважением.

Он метнул сердитый взор на Пастухова, осуждая его позицию наблюдателя.

- Основная идея моя - создание революционного театра. Что я под этим понимаю? Актер носит в себе лишь то, что есть в зрителе. Каков зритель, таков актер. Зритель мечтает, и актер полон полета в неизведанное. Зритель подавлен буднями, и актер ползет с ним по низинкам. Забурлит у зрителя страсть - тогда и актера не удержать от экзальтации. Для того чтобы эта гармония между зрителем и актером прозвучала, театр должен быть свободен от предвзятостей. Мы объявляем войну рутине, условностям, всяческой старинке. Громоздкий, вросший в землю театр из храма искусства давно стал его тюрьмой. Сценические традиции стали оковами актера. Мы хотим вывести искусство из тюрьмы и вернуть его в храм. Мы разбиваем цепи на руках и ногах актера. Наш храм будет походным. Наш актер будет в вечном движении. Он будет зеркалом жизни. Сейчас мир объят огнем, и не время представлять в театре домашние сценки. Наша цель - душевная буря на сцене, отвечающая буре страстей в жизни!